Правнук участника Великой Отечественной войны Михаила Алексеевича Кукиева Михаил Овсянников, перебирая старые вещи и документы, нашел черновики неопубликованных воспоминаний о Великой Отечественной войне. Ветеран писал их в далеком 1972 году.

Михаил оцифровал текст с пожелтевших листов, добавил примечания касательно слов и терминов, мало известных широкому кругу читателей, а также городов и улиц, изменивших свои названия за истекшие 50 лет, систематизировал отдельные абзацы и фразы в соответствии с хронологией описываемых событий.

Так получилось два блока воспоминаний, которые мы приводим ниже. Присланный текст сохранен полностью.

Кукиев Михаил Алексеевич

(15 июля 1903 года – 13 февраля 1981 года)

Гвардии старший лейтенант, Командир 4-го эскадрона, 45-го  полка, 12-й дивизии 5-го гвардейского Донского казачьего кавалерийского Краснознамённого Будапештского корпуса

Кукиев Михаил Алексеевич – терский казак, осетин, уроженец станицы Черноярской Моздокского отдела Терской области Российской империи. В 1924-1929 гг. проходил действительную военную службу в рядах Рабоче-крестьянской Красной армии. В период службы был направлен на учёбу в Северо-Кавказскую кавалерийскую школу горских национальностей в г. Краснодаре. После демобилизации в конце 20-х годов в связи с проводимой Советской властью политикой расказачивания и репрессий против трудового казачества был вынужден покинуть родную станицу. С 1929 года и до конца своих дней проживал с семьёй в г. Ростове-на-Дону и, по характеру службы, ‑ в иных населённых пунктах Ростовской области. С 1932 года и до завершения своей трудовой деятельности работал в сфере рыбоводства и воспроизводства ресурсов промысловых рыб Нижнего Дона и Азовского моря. Под научным руководством автора метода, доктора биологических наук профессора ЛГУ Гербильского Н.Л., осуществлял внедрение на Дону метода гипофизарной инъекции осетровых рыб. Общий трудовой стаж по выходу на пенсию составил 52 года. Во время Великой Отечественной войны в составе различных воинских частей Советской армии участвовал в боях по обороне Кавказа, в Корсунь-Шевченковской, Яссо-Кишинёвской и Будапештской операциях, в освобождении Украины, Молдавии, Румынии, Чехословакии и Венгрии. За боевой путь от гг. Моздока и Владикавказа до Будапешта был три раза тяжело ранен и контужен. Награждён орденом Отечественной войны II степени (приказ № 010/н от 07.06.1944 г.), а также медалями: «За оборону Кавказа», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

5-й Донской гвардейский

В Советскую армию был призван в 1924 г. и прослужил до 1929 г. После демобилизации с 1929 г. живу в г. Ростове-на-Дону.

Работал на Ростсельмашстрое ‑ кузнецом, одновременно учился в вечернем индустриальном техникуме при Ростсельмашстрое. Потом стал учиться на техника-рыбовода при азчеррыбводе в г. Ростове-на-Дону. После окончания годичных курсов с 1932 г. работаю до настоящего времени на разных ответственных должностях: техник-рыбовод, ст. техник-рыбовод, районный рыбовод, начальник рыбоводного отдела, районный инспектор рыбоохраны, директор нерестово-выростного хозяйства и осетрового завода в хуторе Рогожкино Азовского района и вот последние 12 лет ст. ихтиологом контрольно-наблюдательного пункта Донрыбзаповедника.

Работая по рыбоводству, больше всего находился и нахожусь в Азовском районе ‑ на Дону. Рыбаков Рогоженцев в лицо знаю почти всех. По долгу своей работы часто встречаемся, живём дружно с рыбаками. Примерно в месяц один раз среди рыбаков провожу беседы на тему – воспроизводство запасов ценных промысловых рыб и по правилам рыболовства.

До Великой Отечественной войны, да и в настоящее время моя работа заключается в разведении естественно или искусственно на Дону промысловых рыб. Нас в азчеррыбводе до войны было двадцать человек. Все были участниками Великой Отечественной войны. Из двадцати рыбоводов с фронта не вернулись – погибли: с хутора Донского Икрянов И.В., с Обуховки Бобриков П. и Богачёв П. Погибли они в сражениях за свободу и независимость нашей Родины.

22 июня 1941 г. фашистская Германия вероломно напала на нашу страну. В июле месяце 1941 г. я был взят в г. Ростове-на-Дону с Кировского райвоенкомата в Советскую армию для продолжения службы.

Побыл немного в 4-м запасном кавалерийском полку командиром взвода, а потом в Новочеркасском кав. училище командиром эскадрона в г. Пятигорске – туда было эвакуировано училище. Наше училище принимало бои под Минводами в начале августа 1942 г. Курсанты-кавалеристы стойко отбивали атаки противника, притом, что у некоторых курсантов были учебные винтовки. С боями отходили, отбиваясь от фашистов как от бешеных собак. Многие были награждены орденами и медалями. Наше училище и мой эскадрон после Минвод отступили через гг. Нальчик, Владикавказ и далее по Военно-Грузинской дороге. В дальнейшем кав. училище очутилось в г. Кировабаде (в настоящее время г. Гянджа республики Азербайджан – от ред.) и было расформировано. Нас 45 офицеров направили в распоряжение инспекции кавалерии в г. Грозный. В это время на г. Грозный был сильный налёт немецких самолётов. Нашими войсками многие самолёты были сбиты и уничтожены. Немец от Грозного был не далёк.

Все мы офицеры получили направление в 5-й кавкорпус, который действовал в песках за г. Кизляр. Фронт от Кизляра находился в 10-15 км. В корпусе нас не приняли, т.к. командного состава было достаточно, не хватало только рядового состава.

Снова прибыли в г. Грозный в инспекцию кавалерии. Через два-три дня к нам явился в инспекцию один майор-вербовщик и спрашивает: «Кто желает идти в пехоту?». Я изъявил своё желание: раз в кавалерии командного состава с избытком, а сколько ждать, когда потребуюсь, не знал, а защищать Родину надо и минуты не ждать. С сентября 1942 г. по март 1943 г. находился в составе 62-ой гвардейской отдельной морской стрелковой бригады – успел побывать и командиром стрелковой роты, и командиром разведывательно-диверсионной группы морпехов, и помощником коменданта г. Пятигорска. Находился всё время в тяжёлых боях под гг. Моздок, Владикавказ (тогда Орджоникидзе), Нальчик.

В г. Пятигорске застал меня приказ – вернуться всем офицерам-кавалеристам по своим частям. Был направлен в марте месяце 1943 г. в Закавказский военный округ – в г. Тбилиси. Там получил назначение на должность командира эскадрона 15-го кавполка. Там я прослужил с марта по декабрь 1943 г. С декабря 1943 г. по январь 1944 г. находился на высших курсах командного состава в г. Москве при военной академии в Хамовниках. После окончания курсов, где я проучился 20 дней, в январе месяце 1944 г. был уже в 5-м гвардейском Донском казачьем Краснознамённом кавалерийском корпусе. Прослужил в корпусе в должности командира эскадрона с января 1944 г. и до конца Великой Отечественной войны.

Точно не помню, в январе или в феврале 1944 г. около ж.д. станции Перегоновка (станция Одесской железной дороги, Черкасская область Украины – от ред.) увидел большое количество расстрелянных фрицев. Спрашиваю у жителей – здесь сильные бои были? Нет, говорят, наши части эсесовцев начали окружать, а потом, наверное, эсесовцы увидели, что дальше им не сопротивляться – им уже капут, начали друг друга расстреливать. Насколько это было правдой, я дальше не узнавал, да и времени не было.

В середине февраля Корсунь-Шевченковская группировка немцев в составе 11 дивизий была окружена.

В феврале наш 5-й корпус принимал самые тяжёлые бои, стремясь прорвать оборону противника. Немцы несли поражение за поражением. Они часто шли в контрнаступления и в большинстве случаев в пьяном виде. Каждый раз после сражения на поле боя оставалась масса фашистских трупов. Наша 12-я дивизия шла по направлению к Карпатским горам в Молдавии. По пути шли тяжёлые бои. Дороги почти не было – снег, дождь, грязь и слякоть.

Не могу не вспомнить один эпизод. Как-то после тяжёлого перехода, спасаясь от пронизывающего ветра и холода, я вместе со своими бойцами забился в какую-то толи яму, толи берлогу между корнями деревьев. Дело было уже затемно. Прижались друг к другу поплотнее, чтобы согреться. Утром проснулись – по нам ползали змеи, яма буквально ими кишела. Оказалось, в этой яме они собрались с осени пережить зимнюю стужу, впали в спячку. Устраиваясь на ночлег по темноте, мы-то их и не заметили. Отогрелись от тепла наших тел, проснулись. Что это были за змеи, не могу сказать, – не до того нам было. Слава богу. Обошлось.

24 апреля 1944 г. во фронтовой газете «Ударная конница» была статья «Храбрый воин Семён Кравченко». Было написано, что подразделение старшего офицера – командира эскадрона Кукиева М.А. отбило за день 16 контратак противника. В этом бою особо отличился и награждён высокой правительственной наградой рядовой Кравченко Семён, и что я его обнял, поцеловал и поздравил. В самом деле, действительно так и было. Всё время бои были тяжёлые; по опушке леса Кравченко С. было поручено обеспечивать свой взвод боеприпасами, что он отлично и выполнял в самой тяжёлой обстановке. Сделав несколько рейсов с боеприпасами, он, видимо, заметил где-то недалеко огневую точку немцев, которая всё время строчила из пулемёта по нашим бойцам. Он незаметно обошёл противника и огневую точку, а потом захватил их целиком и пригнал прямо на передовую к нам. Если тов. Кравченко Семён жив и здоров – отзовись.

В то время командиром нашего 45-го кавполка был майор Ольшанский А.С.

Всё время вперёд шли с тяжёлыми боями. Перешли речку Серет (река в Тернопольской области Украины, правый приток Днестра – от ред.). Речка в то время была неглубокая, переехал её на тачанке. За речкой были опять сильные бои с противником и после каждого боя, каждый раз на земле валялись немецкие трупы. Не доходя р. Буг, точно не помню, где это было, во всяком случае, это было на нашей, Советской территории, деревни все были полностью немцами сожжены. По пути наступления как-то я заметил во время небольшой остановки в стороне от грунтовой дороги сожжённую полностью деревню. Стояли одни трубы. Заметил, что какая-то женщина что-то ищет, что-то делает. Подъехал ближе к ней, поздоровался и спрашиваю: что вы тут делаете, а она на меня смотрит грустно, печально, слёзы бегут у неё, а потом и у меня, и говорит: «Я случайно осталась жива, в лесу собирала дрова, а в это время деревню нашу немцы всю сожгли. Все мои вот тут лежат – показывает в пепел, что остался от дома. ‑ Хочу собрать хоть косточки, если их найду». Ну что мог сказать ей – дал себе ещё раз слово – мстить и мстить, уничтожать фашистов, где только они появятся.

Наша конница, наша дивизия, наш 45-й полк, в том числе и мой 4-й эскадрон, всё время двигались вперёд и вперёд. С боями перешли р. Буг и в скором времени заняли один населённый пункт, уже в Молдавии. Весь день шёл дождь. Одежда на нас мокрая. Эскадрон расположился в деревне, которую мы заняли. Я с отделением связи занял домик с двориком посреди деревни. Когда мы все зашли в дом, в комнату, то заметили, что на тахте разложены печёные хлеба, примерно, 5-7 шт. Печка была «русская» ‑ горит пламенем. В печке стоит чугунок с борщом – кипит, а в доме никого нет. Посмотрел обстановку и как бывшему разведчику (немного поработал в разведке в 62-й отдельной стрелковой бригаде) мне стало понятно, что хозяева где-то недалеко от дома и скрываются от нас. Дал указание конникам разыскать хозяина и хозяйку. Не прошло и одного часа как под руки ведут мужчину лет 60-ти, на него напала настоящая трясучка – всё трясётся, говорить не хочет. Спрашиваю: «Что с Вами, в чём дело?». По-хорошему уговариваю его успокоиться: «Что случилось, что Вы так сильно трясётесь?», а он мне тогда отвечает: «Что сейчас будете расстреливать нас с женой или позднее?». Я говорю, что русский солдат и офицер мирных жителей не расстреливает. Убивают, уничтожают фашистов только в бою и то тех, которые не сдаются в плен, а ещё и сопротивляются. Так постепенно уговорили его, чтобы не боялся нас и дал покушать, если есть что. Попросили переменить мокрые носки на сухие. Быстро подружились. Скоро мы его отпустили, чтобы сам он привёл свою жену домой с места, где она скрывалась. Действительно через 20-30 минут они явились домой вдвоём. Когда я его спросил о том, кто вас так сильно напугал и настроил против Советской армии, хозяин ответил, что до нашего прихода – часа за два, ‑ немцы, которые были здесь, говорили, уверяя, что идёт Русская армия и всех: детей, стариков, старух и т.д. уничтожает. Вот такую подлую агитацию фашисты вели против нас, а то, что по пути отхода в свои логова сжигали города и деревни и уничтожали людей, об этом населению не говорили. Немцы хотели любыми путями возбудить против нас ненависть, но им этого сделать не удалось.

Перешли р. Буг, пошли с боями ещё дальше. В пути на полях сражений можно было видеть массу фашистских трупов, которые валялись в разных безобразных позах.

1 мая 1944 г. перед Карпатскими горами, после тяжёлых боёв, командование дало возможность сделать маленькую передышку.

Отметить знаменитый праздник 1 Мая пришли на место сбора многие. Нас оказалась группа человек 20. В неё входили: командир полка майор Ольшанский А.С., майор Фидаров М.Б., гв. капитан Фриев Н.С. (оба осетины, как и я), гв. капитан Недоедков В.А., лейтенант Тимошенко Петро и др. В момент, как только один из товарищей поднял тост за победу, пошёл небольшой снег. Всё это происходило в лесу на полянке. Угощение было приготовлено почти по кавказски, несмотря на то, что в компании нас было: русских 13 человек, осетин 5 человек, армян 2 человека. Мне тогда было всего 40 лет. Выпили, вспомнили родных, близких, почтили память погибших за Великую нашу Родину.

После некоторого перерыва завели патефон с пластинкой «Лезгинка», танцевали, кто как мог. Я вообще-то не танцую, но на этот раз выскочил на середину круга с клинком и что-то вроде того, что станцевал.

2 мая пошли в наступление и больше в пешем порядке, бои были крепкие, однако враг уже сдавался.

7 мая мы уже добрались в Карпатских горах до сопки 610. Там, на вершине, после того, как выбили фрицев, а часть уничтожили, заняли линию обороны. Окопались – укрепились хорошо. Мой эскадрон был в полном составе, что, как показали последующие события, оказалось очень важно. В то время внизу сопки был расположен штаб 12-й дивизии.

На высотку 610 7 мая от командира корпуса генерал-майора Горшкова С.И. прибыл ко мне его адъютант ст. лейтенант и передал мне срочное приказание: сдать линию обороны командиру соседнего эскадрона, а самому с эскадроном быстро спуститься и развернуть боевые порядки, т.к. на полянке и в лесу сконцентрировался примерно с батальон Румынских королевских войск ‑ вооружены крепко. Они стремятся окружить штаб 12-й дивизии, где находился и командир дивизии генерал Григорович В.И. Я развернул эскадрон в боевой порядок. В лесу началось наступление, и примерно с утра до 3-х часов дня мой эскадрон уничтожил уже больше чем половину батальона. Много солдат и офицеров было взято в плен. Были уничтожены огневые точки противника, захвачены батареи и большое количество боеприпасов.

Бой подходил к концу, конечно, в нашу пользу, но я там получил тяжёлое сквозное пулевое ранение в грудную клетку. Пробиты были купола лёгких.

У меня в эскадроне служили два родных брата – фамилии их не помню, может быть отзовутся, оба были старшинами. Один из них был секретарём парторганизации, а другой ‑ просто старшина эскадрона. Вот они меня и забрали с поля боя, из леса, где я дрался с фрицами, и доставили на подводе к штабу 12-й дивизии. Кстати, непосредственно перед ранением или будучи уже раненным ещё уложил трёх фрицев, которые, видимо, хотели взять меня живым. Помню очень хорошо, как к подводе, где я лежал, подошёл генерал Горшков С.И. и спрашивает ‑ кто это, ему ответили, что комэск Кукиев. Он подошёл ко мне близко и говорит: «Кукиев, выпей водки, будешь жив». А мне в это время ещё перевязку не делали: кровь бежит со рта, с носа и с ушей – дышать становится всё труднее и труднее. Когда генерал Горшков С.И. сказал, что я жив буду, что у него точно такое же ранение было, и ещё раз повторил: выпей ‑ будешь жив. А кто жить не хочет, я протянул руку за фляжкой и через кровь выпил, наверное, порядочно. Быстро уснул, так как со слов ординарца, вёз он меня до санэскадрона примерно 15 км, и я нигде не проснулся. Проснулся только на операционном столе, во время операции. Со слов ординарца, я после операции был мёртв, снял он с меня пистолет ТТ, забрал документы, приехал в полк и доложил, что я умер. Конечно, я не умер, выжил. В основном лежал я в госпитале – Винницкая область, Томашпольский район, пос. Вапнярка. Пролежал порядочно. То, что я на передовой выпил водки – как лекарство, это мне очень помогло, говорил врач отделения. Конечно, за это я очень благодарен генералу Горшкову С.И. Поправлялся, начал требовать, чтобы меня выписали прямо на фронт. Этого я с трудом, не сразу, но добился, хотя мне можно было побывать немного в тылу у себя на родине. Но у меня была мечта – отомстить за Родину, а потом и за себя. Встретиться со своими однополчанами. А там были хорошие командиры и бойцы. Всё время в боях. Исключительно храбро дрались с фашистами командир отделения связи со своими бойцами, старшина-командир 4-го взвода и многие бойцы и старшины, фамилии которых я уже не помню. Крепко дрались: командир 1-го взвода, гв. лейтенант Тимошенко Петро, он всегда в бою действовал героически, имел несколько боевых орденов. Или взять командира пулемётного взвода гв. лейтенанта Гладкова – эти товарищи в боевых действиях абсолютно ничего не боялись – громили фашистов. Гладков после войны работал в г. Краснодаре в Кубрыбводе инспектором рыбоохраны.

Тогда за этот бой на высоте 610, после тяжёлого ранения, был и я награждён орденом Отечественной войны ‑ посмертно.

В то время моя жена Кукиева Т.М. с двумя нашими детьми: Лёлей 16-ти лет и Колей 12-ти лет, служила зубным врачом по вольному найму: вначале в г. Кировабаде, а потом в г. Ставрополе. С запасного полка, где служила моя жена, часто офицеры и рядовой состав попадали в 5-й корпус для продолжения службы. Были случаи, что встречался с товарищами, которые знали мою жену по службе, а потом и мы знакомились поближе. И вот, когда меня ранило в Карпатских горах, один из этих товарищей написал в запасной полк и моей жене в г. Ставрополь письмо такого содержания, что я после тяжёлого ранения умер.

Правда, ранение было тяжёлым – выживаемость, как мне объяснял врач, после того как я стал на ноги – всего 5%, а я, с его слов, даже могу вернуться в свою часть. А часть, эскадрон мой, казаки, офицеры, только и снились. Только и мечтал, скорее бы встретиться с ними. Вылечился – встретились.

На долечивание был я переведен в г. Батошани (г. Батошани в Румынии, регион Молдова ‑ от ред.). Меня почему-то поместили в маленькую комнатку, где лежал только я один. Только не помню, как я туда попал. Лежал полулежа, т.к. подушка на деревянном козле сильно была приподнята. Была привязана вроде вожжой к спинке кровати, и чтобы чуть приподняться, на 4-5 см, это было ужасно тяжело. Дышал плохо. Не хватало воздуха. Как-то мне стало немного легче – открыл глаза и вижу, что на меня смотрит с близи медсестра, которая всё время ухаживала за мной. Больной, говорит, что бы Вы сейчас хотели? Хорошо помню, я ей говорю – у Вас, вижу, есть патефон, играйте русские пластинки. В это время кто-то в дверь постучал. Сестра пошла отворять дверь, слышу, что она кому-то усиленно объясняет, а тот настойчиво требует, чтобы его пропустили. Сестра захлопнула перед ним дверь, подошла ко мне и говорит: «Вот какой настойчивый, а ещё майор. Я говорю к больному не разрешено заходить никому кроме врача, а он рвётся, да ещё придумал, что это Ваш земляк – пропусти». Сестру я уговорил – проходит майор с 5-го кавкорпуса, 12-й дивизии, начальник оперативной части Фидаров Михаил Бабиевич. Действительно земляк ‑ осетин, с кем Первомай проводили у подножья Карпатских гор. Обнялись. Поговорили вначале на русском языке, а потом перешли на свой, осетинский, язык. Оставил он мне немного денег, говорит, что пригодятся тебе в госпитале, зря не трать. И действительно деньги пригодились.

Я быстро начал поправляться – питался в столовой хорошо, а кроме этого на свои деньги, которые мне дал Фидаров М.Б., покупал из питания то, что мне хотелось. 3-го октября 1944 г. относительно уже был здоров. Какими путями – это секрет, но я выписался. В октябре уже прибыл вторично в свой полк и эскадрон. Прибыл из госпиталя в Венгрию. Когда был уже близко к своей части, заметил казаков в лампасах. А другой раз смотрю, казаки везут в подводах зерно – подумал и говорю про себя, что это везут лошадям. Молодцы, наверное, занимаются заготовкой. В это время наша дивизия несколько дней была на передышке. Короче говоря, следом за казаками в лампасах по степи пошёл и я. Казаки разошлись, наверное, по взводам, эскадронам. Я остался один, на меня мало кто обращал внимание. Заметил двор, куда заезжали подводы с зерном, и я туда, но не зашёл во двор, а сел через один дом на скамейку, которая стояла на улице ‑ как обычно в деревнях. Идёт казак, позвал его и спрашиваю: «Это какой полк?». Отвечает, что 45-й, ‑ «А где же 4-й (мой) эскадрон? ‑ А вот в следующем дворе расположился штаб эскадрона». Спрашиваю: «Старшина эскадрона пожилой? – Пожилой – ветеран эскадрона. – Тогда, пожалуйста, позови его ко мне». Казак просьбу выполнил. Смотрю, идёт старшина – я сразу узнал, это тот, который вынес меня с поля боя из леса в Карпатских горах, где я был тяжело ранен. Встреча была бурная, огневая. Во весь голос как крикнет во двор, где был расположен штаб эскадрона, что комэск вернулся с того света. Меня потащили в какой-то большой дом. Встреча была настоящая – фронтовики это представляют себе хорошо. Они заметили, что я устал, и действительно так и было. Заставили освободиться от верхней одежды. Приказали лечь и спать. Подчинился после долгих «не буду». Уже, наверное, стемнело, когда я проснулся. Слышу разговор старшины с командиром эскадрона гв. капитаном Коваль. Старшина (отзовись, фамилии не помню) говорит ему, что вернулся наш старый комэск, который был ранен в Карпатах. И приготовили встретить его как положено. А комэск ему и говорит: «А это … у нас есть. ‑ Всё готово. ‑ Тогда будите его». Меня окончательно разбудили. Новый комэск и я представились друг другу. Встреча была тёплая – встреча фронтовиков, боевых друзей.

Утром начальник штаба полка гв. капитан Недоедков Василий Антонович повёл меня к новому командиру полка гв. майору Калашникову Якову Ивановичу. (На момент моего ранения командиром 45-го полка был майор Ольшанский А.С.). Калашников меня выслушал внимательно и говорит: «Пока побудьте в штабе полка офицером связи». Бои всё время шли ожесточённые, потери с нашей стороны были, но со стороны фашистов больше.

На следующий день комэск Коваль был в бою убит. Нам, офицерам связи, стало это известно сразу. Меня гв. майор Калашников вызвал к себе в блиндаж (не помню, какой это был населённый пункт в Венгрии) и говорит печально, с болью в голосе: «Комэск Коваль убит, принимайте эскадрон. Через 25 мин наступление». Получил карту, а компас у меня был. Получил задачу взять населённый пункт от нас в 6 км. Бои были тяжёлые, мой эскадрон почти первым из полка занял часть деревни. В деревне захватили в плен 25 человек-фрицев, которые были направлены мной в штаб полка. Завязались уличные бои. На нас шли танки, но по большей части были ещё далеко. А вот один танк фашистский – громадный «тигр» ‑ прямо шёл на нас. Правда, ему мешало то, что впереди его стояло озеро, покрытое льдом, а вокруг высокие камыши, закрывавшие обзор. (Оказывается, там стояла водяная мельница.) Командир взвода птр (фамилию не помню) сам лично стрелял в «тигра», но пули отлетали. Вижу, командир взвода уже ранен в руку. Схватил ПТР я сам, бил почти в упор – повредил, но видимо слабо, видно было, как начал постепенно отходить. Всё же задание нами было выполнено. В первый день отомстил за Родину и за свою рану. В этом бою тоже отчаянно дрались ребята: Тимошенко, командир взвода птр (отзовись), сержант, командир отделения связи (отзовись).

Побывал в Венгрии, Чехословакии, Румынии, Молдавии и почти подходил к Вене. Всё время тяжёлые бои. 18 января 1945 г. уже находился под столицей Венгрии – Будапештом, в его пригороде Будаэрше. Там я в тяжёлых боях встретился со своим земляком-осетином гв. капитаном Фриевым, командиром артдивизиона. Хотя он был из 43-го полка, а я из 45-го, знал хорошо как он громил своим артдивизионом фашистских извергов. О капитане Фриеве даже по нашему полку шла слава за его храбрость и геройство. Он имел боевые награды. Дорогие товарищи!!! Кто был тогда близко или непосредственно был в боях, наверное, помнит, как от наших бомбёжек и артналётов земля в окрестностях столицы Венгрии дрожала, в особенности ночью – только и были слышны мощные взрывы. Тогда наши эскадроны действовали недалеко от Будапешта.

21 января 1945 г. под Будапештом в местечке Сан-мерет во время тяжёлого боя в рукопашной схватке получил тяжёлое ранение в правое плечо с порезом лучевого нерва. Там дрались по большей части с Власовцами. В этом бою непосредственно участвовали: генерал Горшков С.И., генерал 12-й дивизии Григорович В.И., начальник штаба полка гв. капитан Недоедков В.А. и многие другие из военачальников. В этом бою эскадрон дрался на жизнь или на смерть. Мы тогда, конечно, остались победителями. Отлично действовали гв. лейтенант командир 1-го взвода 4-го эскадрона, командир пулемётного взвода гв. лейтенант Гладков и другие офицеры и рядовые.

В это время обстановка на фронте была тяжёлая. Хотя на полях боёв можно было видеть массу фашистских трупов, остатки недобитых гитлеровцев ещё упорно сопротивлялись.

Нас, раненых, примерно 6-го февраля 1945 г. начали переправлять через Дунай ‑ от Будапешта в 30-40 км. Переправляли на чём попало: на понтонах, рыбацких байдах (парусная лодка, предназначенная для лова рыбы неводом, волокушей – от ред.). В то время по Дунаю шёл в порядочном количестве шерех (плавучий мелкий лёд на реке, южн. говор, Даль В.И. – от ред.). От берега до какого-то рыбного карпового хозяйства, расстояние всего-то в 6-7 км, шли с утра до вечера. В рыбном хозяйстве оказалось всего два дома, и они немедленно были забиты нашими тяжело раненными. В пути от берега Дуная до этого рыбхоза я познакомился с одним раненым казаком в лампасах. Казак оказался старшиной нашей 12-й дивизии, 43-го полка. Ранен был в правую сторону грудной клетки. Как я уже написал выше, мы шли до рыбхоза очень долго, когда пришли уже начало темнеть. Вот там мы крепко по-фронтовому и подружились. Утром дошли до какого-то населённого пункта, и там нас распределили по частным домам. Мы с казаком попали в один дом, к священнику. Хозяева готовили нам кушать, а врач приходил делать в полевых условиях всякие процедуры – делали что могли.

9-го февраля 1945 г., согласно указания врачей, пошли, кто мог, а кто не мог идти, повезли на подводах на ж.д. станцию по вагонам. Попали мы, офицеры, в один общий товарный вагон. Нас было 19 офицеров, в том числе и старшина из 43-го полка, который занимал должность офицера, ‑ гв. старшина Ерёменко Алексей Спиридонович. Направлялись, как потом выяснилось, в гг. Кечкемет или Кишкунлацхаза, примерно от Будапешта 60-80 км.

В тот же день 9-го февраля днём налетели на нашу «летучку» (так называли поезда с товарными вагонами) вражеские самолёты. Начали бомбить. «Летучка» наша шла без соответствующего огневого прикрытия. Бомба попала в наш вагон, и все погибли кроме меня. Я спасся случайно. А как получилось – стоял в бурке в этот момент у открытой двери вагона. Услышал только свист снаряда и почувствовал удар. А как я мог очутиться от ж.д. полотна в 4-6 метрах не помню. В полу-сознании лежу, подняться не могу. Потом всё постепенно стало проясняться. Поезд уже стоял, раненые, кто мог выйти и идти в степь, шли всё дальше и дальше. Три вражеских самолёта делали бреющим полётом с ранеными всё, что им хотелось, т.е. издевались. Самолёты летали на высоте примерно как телефонный столб. Когда я ещё лежал, в мою сторону летел самолёт и строчил из пулемёта. Я подумал, интересно, как я буду умирать – да, действительно, и в меня дал пулемётную очередь. Не убил – пуля попала только в область шеи, рядом с сонной артерией. Правда, ватник пробил ещё в восьми местах. Всё же остался живым. Организовался санбат. Ко мне, к лежащему, подошёл санинструктор, чтобы оказать первую помощь. Вначале я ещё разговаривал (потом около 10 дней не мог разговаривать), спрашиваю, как, парень, ‑ сильно, а он мне отвечает: «Сильно, товарищ командир, навряд ли выживитесь». Вот и такие люди встречались.

У него не оказалось бинта, заставил его взять у меня марлевый бинт с лангетки и перевязать шею. После, набрал силы, разыскал санбат, зашёл и только хотел попросить, чтобы оказали первую помощь, как заметил, что есть солдаты, раненные ещё сильнее. Попросил бинт чистый и сам одной рукой перебинтовал шею, а как, ‑ сейчас трудно сказать.

Добрался до своего вагона, где только может быть час назад лежал, стоял, отдыхал, ‑ вагона не было: от вагона осталась только одна сторона, а всё остальное разорвано. Рядом вагона лежало 18 трупов офицеров. Хотели убитых закопать там, командовал какой-то полковник. За всё время военной службы вот там один раз нарушил закон против старшего. Мне было всё равно. Выхватил пистолет ТТ и предупредил, что застрелю Вас и себя (конечно, до этого не дошло), заставил поднять, отвезти всех убитых вместе с раненными в гг. Кечкемет или Кишкунлацхаза, какой из них точно не помню. Всё было сделано, как положено. Нас привезли на подводах в город.

Утром как-то к нам в палату зашёл начальник госпиталя и говорит, кто здесь казак-офицер с усами. Все на меня посмотрели (правда, усы носил во время войны большие, и сейчас продолжаю носить их). Я еле-еле приподнялся и говорю, что, наверное, это я ‑ нарушитель дисциплины. Начальник спрашивает: «Это Вы заставили везти убитых в город? – Да, это я. – Так вот что, в 12⁰⁰ похороны погибших на площади города, если сумеете, то прошу придти на место похорон». К тому времени шея у меня начала распухать, тяжело было говорить, очень высокая температура. Чувствовал себя очень плохо, пробовал идти – не смог.

Вот так, на площади города, были похоронены наши войны, погибшие во время бомбёжки от вражеских самолётов.

В тот же день, т.е. 11 февраля 1945 г., сдал документы и награды, которые были взяты мной у погибшего старшины Ерёменко Алексея Спиридоновича.

Копия расписки (сохранилась у меня)

Дана гвардии ст. л-ту Кукиеву Михаилу Алексеевичу в том, что от него приняты: 1/ партбилет за № 25149961, 2/ Орден «Красная звезда» за № 147589 с соответствующей к нему справкой 3/ справка на неврученный орден «Красная звезда» от 20 декабря 1944 г. за № 20124 4/ медаль за «Боевые заслуги» за № 289365, принадлежащие погибшему от бомбёжки вражеской авиацией, гвардии старшины Ерёменко Алексей Спиридоновичу, для отправки в соответствующие военно-политические органы.

Всё вышеперечисленное принял парторг ХППГ п/п 91035

Ефрейтор          Каммерлинг                                                       Печать – написано – для пактов – полевая

                               /подпись/                                                             91035 почта и т.д. не разборчиво

                11 февраля 1945 года.

Я написал своей жене из госпиталя, Кукиевой Тамаре Максимовне, в г. Ставрополь (служила она тогда в запасном полку зубным врачом). Написал письмо и его жене (сейчас не помню её адреса, кажется, что она из г. Краснодара). Она приезжала к моей жене, наговорились…

Примерно в конце февраля наша летучка прибыла в г. Макеевка, тогда это была Сталинская область Украины. Попал в госпиталь в первых Совхозных домах – 1-й этаж. В палате нас было 12 человек. Большая скученность. В палате были челюстники, грудники и т.д. А один из всех был (как я потом узнал) обгорелый танкист, высокий, лицо и руки обгорелые. На руках (как я заметил) были одеты вроде перчаток – видно жёсткие какие-то. Все мы раненые были в тяжёлом состоянии, в особенности вот этот самый танкист. За него всё делала няня палатная. А вот в одно прекрасное утро смотрю, этот самый больной танкист снял перчатку, начал проверять на лице что-то, в это время зашла врач палаты. Этого больного, примерно две недели, как доставили к нам в палату, но он ни с кем не разговаривал. Все мы думали, что он просто неразговорчивый, а что с ним ‑ трудно было понять. И вдруг совершилось чудо – смотрит на врача и говорит: «Доктор, я Вас вижу». Врач не растерялась и отвечает, что я знала, что Вы будете видеть. Он поблагодарил врача. А потом-то он только в палате и разговаривал, а оказывается сам он, инженер, стал танкистом во время войны. Закатывал анекдоты, только слушай. А нам в то время большего и не нужно было. Как-то мы его спрашиваем, почему же молчал недели две, а он отвечает: «Не хотел оставаться на свете слепым, а теперь для меня всё, и море по колено».

В то же время жена его посылала письма аккуратно, чуть ли в пятидневку один раз. Конечно, получать тяжелораненому хорошие письма от родных, близких дело хорошее. Но эти письма, которые мы тайком, мы, раненые, читали, были нехорошие, только и упрекала, что ты вот воюешь, а дети твои голодные, холодные и т.д. Мы, конечно, эти письма ему не показывали. Иногда он нас спрашивал, почему нет писем от родных? от жены? Мы молчали, выставляли всякие другие какие-либо причины. Вспоминать эти вещи очень тяжело.

Одним словом, военные врачи, а также и весь медперсонал во время войны творили над ранеными чудеса – они, если раненый попал в госпиталь, не давали умирать. Из мёртвых живых людей делали. Часто бывало так, что, казалось бы, нужно ампутировать руку или ногу – нет, до последнего старались сохранить. Солдаты, которые во время войны не раз бывали в госпиталях, знают их самоотверженный труд. Отдавали себя труду полностью ‑ для того, чтобы сохранить жизнь человеку.

Я хочу рассказать ещё один эпизод о работе наших врачей во время войны. Там же, в г. Макеевке, в госпитале, в той же палате, где нас было 12 человек, один из больных «отличился». Я не помню фамилию, но если он жив, здоров, может, отзовётся по моему адресу. При мне его около десяти раз увозили в операционную. Операции были очень тяжёлые. Привозили его после операций в тяжёлом, ужасном состоянии. А вот последний раз, в марте 1945 г., его увезли в коляске; долго операция проходила, не менее 2-х часов. Мы с нетерпением ждали, когда же его нам вернут. Вдруг заходит палатная сестра и говорит, что везут больного после операции. Пока его устраивали на кровать слышны были самые нецензурные, самые, что есть похабные слова в адрес врача-хирурга Славы Борисовны (Слава Борисовна жила тогда с матерью и с сыном в г. Макеевке, муж-капитан был недавно убит на фронте – знали её как самого хорошего, отзывчивого врача). Она только его слушала – ни малейшего возмущения. Когда уходила, дала указание палатной сестре, что нужно будет сделать, как только он уснёт. Правда, перенёс он последнюю операцию очень тяжело. Но он остался с собственной ногой. Через час примерно больной крепко уснул. Все мы, больные, могли только молчать – Славу Борисовну нам стало жаль, что незаслуженно терпела такие оскорбления. Вечером кто покушал, а кто и так уснул, но на душе было плохо. Меня температурило – ниже 40⁰ не падала. Спать, уснуть не мог. Вдруг входит в палату врач-хирург ‑ Слава Борисовна, зашла она ночью примерно в 2⁰⁰, зашла она с сестрой, видимо узнать, как себя чувствует больной, которому сделала операцию. Не только я, но и многие больные не спали, но она меня первого спросила, как себя чувствует больной. Я ответил, что через час как Вы ушли он крепко уснул и после не просыпался. Она дала указание медсестре, что нужно будет сделать с больным, когда проснётся и ушла. Утром, когда все проснулись, в том числе и больной после операции, почти все к нему обратились и попросили его, чтобы он, как только зайдёт в палату Слава Борисовна, попросил извинения за то, что он после операции наносил всякие оскорбления в её адрес. Но он даже вначале стал возмущаться – что я, говорит, оскорблял её, вы, что меня за дурака считаете, чтобы я оскорбил хоть одним словом Славу Борисовну, этого не может быть.

Короче говоря, мы его убедили, что правда, и он замолчал, закрыл лицо одеялом и лежал так до тех пор, пока не зашла Слава Борисовна. Только она зашла, он откинул одеяло и говорит со слезами: «Слава Борисовна, правда, что я Вас ругал или они меня обманывают?». Она на нас посмотрела, моргнула нам всем, повернулась к больному и говорит, что они всё врут, меня никто не ругал. Правда только то, что Вы кричали, но мы, врачи, думаем так, если больной кричит, ему становится легче. Слава Борисовна! Отзовись, Ваш б/больной.

Немного пролежал, потом списался с женой в г. Ставрополь, что я недалеко нахожусь от неё, только не на воле, а в госпитале. Самочувствие неплохое. Постарайся, чтобы меня перевели в г. Ставрополь в госпиталь. Как-то в палату заходит начальник госпиталя и спрашивает, кто здесь Кукиев. Я приподнялся с постели и говорю, что перед вами сам Кукиев, Донской казак. «Так вот что, тов. Кукиев, редкий случай, чтобы кому из больных наш госпиталь не понравился и попросился о переводе в другой госпиталь, ну что же, приказ есть, сегодня получаете документы о переводе Вас в г. Ставрополь в гарнизонный госпиталь. Вам, как тяжелораненому, дадут провожатого до госпиталя». Конечно, скрывать нечего, я всё это понимал, как это получилось, т.е. жена Кукиева Т.М. выхлопотала меня через СВВО г Ростова-на-Дону, чтобы меня положили на лечение в г. Ставрополь.

В Макеевке, в палате рядом со мной лежал неподвижно в гипсе подполковник (фамилию, конечно, не помню). Я видел, как к нему несколько раз приходила его жена. Почему-то я её хорошо запомнил ‑ очень культурная, деликатная женщина. Я в скором времени получил документы, попросил начальника госпиталя, чтобы он разрешил мне ехать одному до г. Ставрополя. Уговорил. Дали мне пакет с печатью для передачи в гарнизонный госпиталь. Нужно сказать, что в самой Макеевке ж.д. станции нет. Есть станция примерно от города в 3-4 км. На попутной машине доехал до этой станции, чтобы отправиться в г. Ставрополь. На станции проторчал двое суток – не могу сесть в вагон и уехать, вагоны битком набиты солдатами и офицерами. Хожу всё время по вокзалу и место, где поудобнее сесть, не могу найти.

Вдруг ко мне подходит женщина и говорит, что она меня знает по госпиталю в Макеевке, что я лежал рядом с её мужем подполковником, что вот уже четвёртые сутки не может выехать домой в г. Ставрополь. Помогите, Вы ‑ военный, к тому же тяжелораненый. А мне кто поможет, когда вот уже двое суток не могу выехать? Стоп, говорю я, Вы с этого момента моя медсестра, Вы меня сопровождаете в г. Ставрополь, в госпиталь. Кроме того, что ранен в правое плечо, в шею, вдобавок и слепой. Возьми шинель мою без погон (погоны были у меня на гимнастёрке), одень, бери меня под руки и веди в вагон, как только подойдёт поезд в сторону г. Ростова-на-Дону. Не обращай внимания, если будут ругать, кричать, толкать нас. Слепым всегда была дорога. Так и было сделано. Поезд подошёл. Стоит огромная очередь, куда мы направились. Закрыл глаза. Ведёт. Поднялся страшный шум. Одни кричат: «Куда прётесь!» Другие кричат: «Не видишь, ослеп что ли – медсестра ведёт слепого военного и, видно, с пакетом». Пока мы добрались до ступенек вагона, наслушались всякого крика с руганью. Вагоновожатая помогла подняться, а потом толкнула ещё дальше в вагон и крикнула: «Слепому место!». Заняли купе. Едем. Проехали примерно с час времени, мы с «сестрой» молчим. Военные, в основном офицеры, которые сидели с нами, видимо посмотрели на меня, что слепой, посидели тихо, тихо, а потом продолжили свой разговор. Разговоры были разные, иногда и смешные. Я уже дольше не мог терпеть. Открыл один глаз. Смотрят на меня офицеры и не поймут в чём дело. Потом догадались и начали смеяться. Я открыл и второй глаз. Офицеры оказались лётчиками. Пока доехали до Ростова (там я стал на день, посмотреть свою квартиру) веселились, смеялись. Когда я им рассказал, что не мог уехать из Макеевки почти три дня, а потом пришлось проявить кавалерийскую находчивость, иначе не скоро доехал бы до места, офицеры ещё больше стали смеяться.

В Ростове сделал остановку. Ростов, где я жил до войны, был в развалинах. Дома почти все были разрушены, стояли одни трубы и коробки от зданий, как после пожаров. От вокзала до Нахичеванского переулка 39 шёл пеший, шёл еле-еле, и это расстояние преодолел примерно за 3-4 часа. Люди встречались измученные, голодные. Пришёл домой. Поднялся на третий этаж. Комната, где мы до войны жили с семьёй, была не заперта. Постучал, выходит старушка и спрашивает, кого Вам надо. Я отвечаю, что квартира эта моя, пришёл узнать, что сохранилось из имущества. Оказывается на мою квартиру уже выдан ордер гр. Паршиной Н.П. Повернулся назад на ж.д. станцию, ехать дальше в г. Ставрополь. В г. Ставрополе дома встреча была ошеломительная – ведь я же почти с того света вернулся, как говорится. Жена проживала рядом с кавполком, где она и служила. Мы с женой утром пошли в госпиталь, меня приняли хорошо.

Лежал, лечился в госпитале и там застал день победы 9 мая 1945 г. Это для меня самый, самый радостный день на свете. Когда ночью открылась по городу пальба: масса автоматных выстрелов, крики ура, вначале подумал, что это война, а с кем? А потом догадался – конец войне. Выскочил не только я из госпиталя, но и все больные, кто только был в состоянии. Я впервые целовал и обнимал всех кого попало: женщину, мужчину, военного – мне было безразлично.

Забежал в увеселительный подвал (так в военное и послевоенное время назывались заведения типа рюмочной – от ред.) – нашли с товарищем водки, не помню, кажется, выложил все свои деньги, ‑ выпили за победу. Закусывали солёными крупными огурцами без хлеба.

10 июня я демобилизовался как инвалид Отечественной войны.

За участие в освобождении Будапешта, столицы Венгрии, нашему 5-му гвардейскому Донскому кавалерийскому корпусу была объявлена благодарность и присвоено наименование «Будапештский», а весь личный состав корпуса был награждён медалью «За взятие Будапешта». Нашим корпусом вначале командовал генерал-лейтенант Селиванов А.Г., а потом с мая 1944 г. и до конца войны генерал-майор, в последующем генерал-лейтенант (с 13 сентября 1944 г. – от ред.), Горшков С.И. Хочу сказать несколько слов о генерале Горшкове С.И., с которым я лично знаком со времён войны. Прославленный как донской казак генерал Горшков С.И. лично во всех боях проявлял героизм и отвагу. Во многих боях он сам лично участвовал и всегда был победителем. Основные операции, в которых нашим эскадронам довелось поучаствовать: Корсунь-Шевченковская, Яссо-Кишинёвская и Будапештская. Под Будапештом немцы и Власовцы были вооружены сильно; зная, что им подходит конец, дрались крепко. Бывало – уходя в разведку, разведчики прощались с друзьями, обнимались (это я несколько раз видел, в особенности под Будапештом), но возвращались с победой. Наш корпус всегда наносил, в том числе и наши эскадроны, сокрушительные удары по врагу.

Во всех боях коммунисты и комсомольцы в эскадроне всегда играли авангардную роль.

Наш 5-й корпус вернулся после войны в Ростовскую область. 12-я дивизия остановилась в г. Новочеркасске, там же был размещён и наш 45-й полк со своими эскадронами. Поехал в Новочеркасск уже без погон, рука ещё в лангетке и шея обмотана марлевой повязкой. Нашёл свой полк, свой эскадрон. Повидался с командиром своего полка гв. майором Калашниковым И.Я., бывшим комэском капитаном Рыбальченко В.А., командиром взвода Тимошенко П. и Гладковым, со своим ординарцем, встретился с майором Фидаровым М.Б. и другими боевыми товарищами.

С некоторыми из боевых друзей я поддерживаю отношения и сейчас, спустя много лет. Встречаемся, переписываемся.

Привожу дословный подлинный текст письма Фидарова.

Здравствуй, Михаил!

Поздравляю Вас с Великой победой над подлым, коварным, кровожадным зверем Германским милитаризмом. Наше Великое кровное дело победило. Земля всего земного шара наконец таки полной грудью питается чистым, приятным, свободным, тёплым, свежим воздухом. Как земля, так и воздух, очищены от ядовитых микробов. Сердце спокойно, душа радостно живёт. И всё это так приятно, всё это так радостно, сердце танцует, душа поёт. Я считаю, Михаил, что мы счастливы с тобой тем, что являемся участниками в этой Великой по содержанию и масштабу предприятия, т.е. в этой Великой отечественной войне. Нам с тобой теперь краснеть не придётся перед Родиной, перед народом, мы с честью выполнили свой патриотический долг перед Родиной и народом. Совесть наша чище, чем зеркало и мы этим самым должны гордиться. Ваше, Михаил, сегодня 26 мая 1945 г. получил твоё письмо, был рад. Спасибо за письмо, хорошо, что раны заживают, а ещё приятно и то, что встретился со своей семьёй, что конечно самое главное. Сам я жив и здоров, чувствую себя хорошо. Правда в начале апреля получил осколочное ранение в левую лопатку, но всё зажило, а сейчас тем более, закончилась война.

Твою просьбу в отношении документов выполню и вышлю их. Вышлю и вещички твои. Воевать, конечно, тебе уже не придется, ибо немцев уже нет. Я тоже думаю скоро демобилизоваться и вернуться в свою республику в народное хозяйство.

Вот и всё, Михаил, с тем до свидания.

Привет твоей семье

               С приветом, Миша. Находимся на Венгерской территории.

26 мая 1945 г.

Примечание: Фидаров Михаил Бабиевич ‑ осетин из г. Орджоникидзе СО АССР, после войны работал председателем райисполкома в г. Орджоникидзе; примерно в 1960 г. умер.

А вот следующее письмо от боевого друга (копия):

Здравствуй, Батя!

Недавно мне в горсобесе от тебя вручили письмо, которое меня привело в такую радость, о которой я даже не могу тебе описать. Батя, ты пишешь, что жив и здоров, я этому очень рад и от души желаю тебе наилучшего здоровья и хорошей жизни. Теперь опишу о себе, с тех пор как я попал в госпиталь, за что очень благодарен старшему л-ту Кукиеву Михаилу, т.е. тебе, Батя, там, в госпитале встретил своего комбата, с ним и уехал на фронт, но уже мне на этот раз не повезло, в Будапеште 12 декабря 1944 года я был тяжело ранен в голову и глаза, от этого ранения у меня и по сей день большая потеря зрения. Но ничего постепенно всё наладится, а пока проживём и так. Я сейчас слепой И.О.В. 1 гр., писать пока сам не могу, за меня пишет браток, который сейчас мне во всём помогает. Батя, ты извини, что я тебе несколько дней не писал, ну пойми, только 24 июля добрался домой из г. Сочи, где я лежал, отдыхал в санатории. Живу сейчас только воспоминаниями, потому что работать не могу, а государство, ты сам знаешь, как обеспечивает. Но всё это чепуха, мы остались живы тогда, а теперь нам никто не помешает жить. А пока – всё не перепишешь и всего не вспомнишь. Это не последнее письмо, а живы будем, еще и встретимся. Батя, извини, что мало о себе написал, но писать письмо чужой рукой очень плохо, только для Вас это и делаю я, потому что такого старшего товарища как Вы я больше не встречал. Батя! Очень прошу тебя пиши почаще, как живёшь, как здоровье, что делаешь, а самое главное о своём здоровье. А пока до скорого свидания, желаю наилучшего здоровья, жму руку

6 июля 1947 г.

Николай Нефёдов (подпись)

Адрес Николая Нефёдова: г. Жданов, Донецкая обл., Пролетарская 68-а.

У этого письма есть своя, большая предыстория.

В 1944 г. в госпитале в одной палате нас было больных грудников четыре человека, в том числе и Николай. В то время Николаю было не более 26 лет, лейтенант, танкист. Со слов да по отметкам на теле фашистскими пулями и осколками, прошёл он уже суровые годы войны. Уже он перенёс три тяжёлых ранения и контузию. Последнее пулевое ранение в правую половину грудной клетки. Был Николай очень нервный, да это и не удивительно для него. В госпитале были случаи, когда по-мальчишески дрался с такими же больными, как и сам. Слушался почему-то только меня. Меня называл Батей. Если где что-нибудь натворит, то меня сразу больные или сотрудники госпиталя вызывали к нему чтобы успокоить. Приходил на место происшествия, хотя большое удовольствие это мне не доставляло. Николай меня слушался, и мы с ним всегда без лишних разговоров возвращались в палату. Я всё понимал, почему он такой раздражительный.

В октябре я постарался выписаться на фронт. Оформил документы, ушёл из госпиталя и поселился рядом – в двух-трёх километрах в деревне.

Вдруг Николай является ко мне на квартиру со слезами, почему я его бросил одного в госпитале, я, говорит, уже здоров, во всяком случае, здоровее, говорит, Вас. Попроси у начальника госпиталя майора Мефе, он Вас уважает, чтобы меня выписали на фронт. Плачет. Пошёл с ним в госпиталь, врач осмотрела его и говорит: «Я не даю согласия, он ещё не вылечился». Всё же упросил, оформили документы и тронулись в путь ‑ на фронт.

Дошли до столицы Румынии Бухареста, переночевали в гостинице матери короля Михая. Утром я попросил соседей приготовить закуску, а его послал на базар за «цуйкой» ‑ водкой. Прошло и 5, и 6 часов. Николая нет. Начал волноваться, что могло случиться? Встал, пошёл разыскивать его. Дошёл до Бухарестского базара, вижу, какие-то военные окружили кого-то. Я подошёл ближе, смотрю, Николай в окружении. Смело подошёл и спрашиваю у военного – начальника комендантского патруля, майора, в чём дело, почему не отпускаете его, ведь мы спешим на фронт. Он мне говорит: «А Вы кто такой будете? Ваши документы». Я достал документы, посмотрел он их и положил в карман. Я ему говорю, что это мой товарищ по госпиталю. А он мне и говорит: «Вот это и хорошо, что Вы его товарищ – будете вместе и отвечать за его проступки».

Короче говоря, я очутился в районной комендатуре города, переночевали на гауптвахте (подвал). Это я за всю свою жизнь первый и последний раз был, если можно так сказать, в тюрьме.

Оказывается товарищ мой на базаре немного подпил, полез в какой-то дом на третий этаж и начал обзывать жителей всякими плохими словами вплоть до того, что их нужно как фашистов уничтожать.

Утром я потребовал коменданта и категорически потребовал освободить нас – идём с товарищем на фронт. Кроме того, меня задержали по недоразумению.

Нас «спасло» то, что когда меня вызвали к коменданту, я зашёл к нему в казачьей форме: папаха, брюки-галифе с лампасами, в казачьем поясе и в погонах ст. лейтенанта, ему сразу стало неловко. Оказалось, что он почти в такой же форме.

Только спросил: «Вы с 12-й дивизии?». Я говорю: «Так точно». «Ваша дивизия – говорит ‑ от нас примерно в 28 км. Сегодня же покиньте город Бухарест. Ясно?». Вернули нам все документы. На гауптвахте ночью нас, штрафников, было около 10 человек. Николай потерял все свои деньги. Заболел. Двигаясь в сторону фронта, дошли до какого-то маленького городка. На квартире измерил ему температуру – 40 градусов. Почти бредит. Пошёл в ближайший госпиталь – приёма больных нет, госпиталь переполнен. Пришёл, взял его на спину, занёс в коридор госпиталя, положил на свободную койку и слежу, что будет дальше. Не прошло и 10 минут, Николая уже занесли в палату на лечение.

Вот и всё, что я мог для него хорошего сделать.

Очень редко, но мы обмениваемся поздравительными открытками на день Победы 9 мая.

Бои за Кавказ

Бои за Кавказ, где мне приходилось участвовать, под гг. Моздок, Владикавказ, населёнными пунктами: Ногир, Рассвет, Ардон, Архонка, Гизель, Сурх-Дигора, Змейская, Чикола, гг. Нальчик и Пятигорск, были очень тяжёлые. На фронте в горных условиях доставалось всем одинаково: солдату, сержанту, офицеру, шофёру, возчику, сапёру, кавалеристу, медработникам и т.д. Я пробыл на фронте все четыре года и убедился, что самые тяжёлые условия в боях были в горах, в лесах и в населённых пунктах.

Был я курсовым командиром эскадрона в г. Пятигорске (Новочеркасское кавалерийское училище было эвакуировано в Пятигорск). Наше училище принимало бои под Минводами в начале августа 1942 г. Курсанты-кавалеристы стойко отбивали атаки противника, притом, что у некоторых курсантов были учебные винтовки. Многие были награждены орденами и медалями. С боями отходили наши части, отбиваясь от фашистов как от бешеных собак. Страшно было тому, кому дорога была Родина, уходить, оставляя на произвол судьбы стариков, старух, больных, детей... Спасаясь от наступающих немцев, из Пятигорска уходили беженцы в горы по направлению Нальчика. По мере продвижения немецких войск людской поток охватывал всё новые и новые города и районы Ставрополья, Кабарды, Северной Осетии, заливал дороги и просёлки. Беженцы уходили всё дальше на восток и на юг ‑ в горы, шли и через перевал по Военно-Грузинской дороге на Тбилиси. Дети, старики еле шли. Приспосабливали в виде транспорта всё что могли: детские коляски вместо тачек, зачастую сами впрягались. Во время отхода некоторые граждане нас понимали, жалели, переживали ужасно, а некоторые просто нас называли трусами и паникёрами. Много упрёков слушал я на осетинском языке от местных жителей-осетин: думали, что я русский, не понимаю их речи. Всё это нужно было пережить.

Наше училище и мой эскадрон после Минвод отступили через гг. Нальчик, Владикавказ по Военно-Грузинской дороге в г. Кировабад (в настоящее время г. Гянджа республики Азербайджан – от ред.). Остановились в военном городке. Там школу расформировали, и нас – 40-45 офицеров – направили в распоряжение инспекции кавалерии в г. Грозный. В то время говорили, что немец стоит от Грозного в 18-20 км. В эти дни, примерно в сентябре, при мне был налёт немецких самолётов на г. Грозный. Самолётов много было (по слухам ‑ около 70 шт.). Во время бомбёжки попали в нефтяное озеро, бомба упала недалеко от управления милиции. Говорили, что бомба попала в здание военного училища. В городе днём было темно от копоти: за два-три метра трудно было различить человека. Наши зенитчики сбили очень много самолётов противника. Я, например, насчитал сбитых самолётов около 15 шт. Нас направили в Донскую кавдивизию, которая стояла недалеко от г. Кизляра. Там нас не приняли – ответили, что в дивизии командного состава полностью хватает, и предложили побыть в резерве комсостава. В тот же день к нам в инспекцию зашёл майор-вербовщик и спрашивает: «Кто желает идти в пехоту?». Я сказал что готов. И многие другие офицеры также согласились идти в пехоту.

В общем, я (командир эскадрона) попал командиром роты автоматчиков в 62-ой отдельной гвардейской морской стрелковой бригаде. Принимал бои южнее Моздока, в районе населённых пунктов Ингушетии: В. Ачалуки, Н. Ачалуки и т.д. Кроме нашей бригады были и другие пехотные подразделения. Стояли в обороне. Иногда бывала редкая перестрелка. Стрельба из пулемётов и автоматов и гранатами. По Тереку с левой стороны идут населённые пункты ‑ Котляревская, Майский, Екатериноградская, Черноярская, Новоосетинская, Павлодольская станицы и г. Моздок. Всё родные места. Там сейчас немцы. В небе зелёные ракеты, вот и белая… Лежали, прижавшись, друг к другу. Лающий смех фрицев. Ночь прошла спокойно. Нам объявили, что немец готовится к сильному танковому наступлению. Мы крепко окопались. В скором времени действительно немецкие танки пошли сплошным фронтом на нас. Танковое наступление выдержали. Немец отошёл, на поле боя осталась масса подбитых танков и масса фашистских трупов. Немец, как потом узнал, дальше не прошёл. Под Малгобеком образовался крепкий оборонительный рубеж – это уже было примерно в начале октября. Нашей бригаде, в том числе и моей роте, было приказано сдать линию обороны, которую мы удержали, нашей пехоте, которая только что подошла к нам на передовую. Я линию обороны сдал по акту.

Без отдыха, срочно, в пешем порядке выступили по направлению г. Владикавказа и в этот же день заняли оборону на Сухой речке ‑ от Владикавказа примерно в 6-7 км. Сухая речка в то время была мелкая, воды там было примерно 30-40 см глубины. Рядом был населённый пункт Ногир. Всё время в районе населённых пунктов Ногир, Рассвет, Ардон, Архонка, Гизель и Сурх-Дигора шли тяжёлые бои. В роте автоматчиков, которую там, на новом месте получил около Сухой речки, было всего 16 человек, а остальные были ранены или убиты. В тот же день получил пополнение рядовыми бойцами, и рота была в полном составе. Не хватало только командного состава. Получил пополнение для роты: трёх лейтенантов. Пришли прямо на передовую. Получал их на станции Дарг Кох (по-осетински дарг – «длинный», кох – «рука»). На второй день один из лейтенантов, который только что окончил лейтенантскую школу, погиб. А вот другой случай. Когда я служил уже в кавалерии в 5-м Донском, ко мне прикомандировали медработницу с двумя звёздочками, и она в бою пробыла примерно 30 мин: была уже убита. Молодая, красивая, хорошая, приятная такая, я даже успел дать ей указание, чтобы носилки были наготове перед боем. И таких случаев много.

Под Моздоком и Владикавказом мне пришлось воевать с сентября по декабрь 1942 г. Немцы очень часто сбрасывали агитационные листовки; например, мне помнится листовка примерно такого содержания: «Конница Будённого пошла на колбасу, а сын Сталина сдался в плен – сдавайтесь в плен, спешите получить землю». Вначале было очень строго, чтобы ни один красноармеец не смог прочитать, а потом просто противно было читать или в руки брать. Они валялись везде, годны были разве что для…, короче, в одно место в теле…, и то противно было на них смотреть. Бойцы после этих листовок сражались ещё сильнее. Фашисты стремились любым способом занять Владикавказ, но им это так и не удалось. Тогда говорили, что на помощь городу прибыли сибиряки и войска НКВД. Они прославились, дрались насмерть, уничтожая фашистов.

Во время боёв в районе Нарта, ко мне подошёл боец моей роты и говорит, что был взят в армию до войны и что случайно узнал, что его земляк, с кем он призывался, рядом с ним – в соседнем батальоне; если можно, отпустите меня повидаться. Может, скажет, если знает, судьбу моей семьи, они должны были эвакуироваться, а куда я не знаю. После боя я его отпустил повидаться с земляком. Предупредил его, что война – отпускать нельзя, а всё же отпустил. Через час-два он вернулся с двумя фрицами: идут фрицы с поднятыми руками. Случайно на них наткнулся в одном из окопов. Заставил их сдаться без выстрелов. В тот момент нам немец-язык нужен был как воздух. За подвиг боец был представлен к награде (может, отзовётся). Там, в этих боях наш батальон и моя рота стояли насмерть, дальше фашисты уже не прошли. Получили хороший отпор – на поле боя осталась масса убитых фрицев.

Немец рвался к Владикавказу. Участились налёты на город, фашисты всё время бомбили, но и наши зенитчики им «давали прикурить», много сбивали фашистских самолётов. Говорили, что немецкие автоматчики просочились по ул. Кесаева в город. Владикавказское радио всё время передавало, что Владикавказ в опасности, враг у ворот. Начал очень скучать по семье: жена, дочь и сын. Не знал где они. Они должны были эвакуироваться, а куда пока я не знал. И не знал куда писать, где они.

В начале ноября немец захватил большое селение рядом с Владикавказом – Гизель (захвачено 1 ноября 1942 года, освобождено 11 ноября 1942 года – от ред.).

Я участник освобождения Гизели. На этом направлении, как говорили, действовали в основном сибиряки и войска НКВД. А вообще в боях за Гизель основную роль сыграли наши самолёты – наши лётчики. Когда налетали на передовую часть фашистов, там всё горело. Наши лётчики творили чудеса. Автоматчики в это время вели наступательные бои: лупили фашистов крепко. Выгнали из Гизели. Была масса убитых на поле боя фрицев. Когда полностью заняли село, я видел на краю села, в сарае, откуда стрелял по фашистам из автомата, очень много убитых немцами: детей, стариков, старух. В освобождённой от немцев Гизели нашёл свою семью: когда во главе своей роты преследовал бегущих немцев, лицом к лицу столкнулся на улице села со своей дочерью – услышав, что Наши ворвались в Гизель, дочь Лёля со своей двоюродной сестрой Лялей Гулуевой выскочили на улицу встречать наши войска. Оказалось, что мою жену с детьми в последних числах октября в принудительном порядке эвакуировали из Владикавказа в Гизель. Первый раз пишу об этом: разные были времена, не всегда хорошие… Многих тогда из города эвакуировали в Гизель – прямо в лапы наступавших немцев. Думали, что горы ‑ немец не дойдёт. Ошиблись. На следующий же день, как мои добрались до Гизели, село было оккупировано фашистами. Как выбили немца, успел повидаться и с женой Тамарой, и с сыном Колей. Пока имел несколько часов на отдых, жена успела постирать и перелицевать мою заношенную в боях гимнастёрку. Поэтому на этой перелицованной гимнастёрке пуговицы на другую сторону застёгиваются – на «женскую», что можно увидеть на моей фотографии военных лет. Эту гимнастёрку я проносил практически до конца войны.

После этого боя, бои продолжались в районе Ногира. Там немец ещё сильнее огрызался, на что-то ещё надеялся. Трудно забыть в этих боях и такой момент. Приказ тогда был выносить с поля боя не только раненых, но и убитых тоже. Командуя ротой в бою, я одновременно стрелял из ППШ из окопа по фашистам. Вижу, худощавый грузин вынес одного раненого, пошёл за другим, тоже вынес, пошёл за третьим, и только сравнялся с раненым и с моим окопом, как сам был уже тяжело ранен; раненый, которого он нёс, отполз дальше. Грузина я подтянул к окопу, оказал ему первую помощь. (Грузин был ранен в грудь, и я как-то быстро сумел оказать ему первую помощь в окопе.) Организовал носилки, чтобы его отправить в санчасть. А через 10-15 мин смотрю ‑ носилки около меня. Санитары доложили, что раненый грузин сам встал с носилок и говорит им, санитарам, что он сам пойдёт дальше и найдёт санчасть, а вы скорее идите на поле боя, там много тяжелораненых, помогайте им. Вот такая спайка была в дни Великой Отечественной войны между бойцами и офицерами Советской армии.

Всё время шли тяжёлые бои: за каждый город, каждое село. Слышно было, что в песках за оккупированным немцами Моздоком действовали Донские и Кубанские кавалеристы под командованием генералов Селиванова и Кириченко.

Мне, как осетину, хорошо знающему дигорский язык (диалект осетинского языка – от ред.), настроение местных жителей-осетин было хорошо известно, тем более, что никто не подозревал, что я осетин. Осетины и осетинки помогали нашим бойцам, чем только могли. Последним куском хлеба или карджин (лепёшка по-осетински – от ред.) делились. Нас почему-то заедали «домашние насекомые». Бывали случаи, когда и купались – зимой в каком-нибудь сарае, а одевались после того когда покатаемся в снегу. Так, местные жители, где это можно было – устраивали для бойцов примитивную баню, с помощью которой мы старались избавиться от паразитов на теле. Это имело большое значение, тот, кто это испытал, это понимает. Простые граждане пожилого возраста, зная хорошо здешние места, ходили с нашими разведчиками в тыл противника, в горы. Помню случай, когда около меня стояли две пожилые женщины - осетинки и ругались на чём свет держится. Одна из них обвиняла другую, что та плохо накормила бойцов, которые на время остановились у неё на квартире. Она угрожала, что вот скоро война кончится, победим как положено нашему народу, вернутся твои сыновья офицеры-командиры, я им расскажу, что во время войны плохо накормила бойцов. Они тебе зададут перца и т.д.

Другой раз, по-моему, это было в Архонке, остановились на квартире вместе с командиром батальона у осетин. Комбат попросил меня узнать настроение осетин; предупредил, чтобы я не выдал себя, что я тоже осетин, что понимаю их язык. Местные жители тоже проклинали фашистов, непрошеных гостей, называли их собаками (извините, по-осетински собака называется «куй»). Говорили, чтобы на них напала чума – проклятые. Чтобы не видели больше своих матерей и друзей. Говорили «Анхоцай дар март кут фауайта» ‑ до единого чтобы подохли. «Емина о хорхе» – чтобы подохли от чёрной чумы и т.д. и т.п. Я выдержал, но чуть не выдал себя, пришлось прикусить язык чуть не до крови.

В селе Сурх-Дигора, будучи командиром роты, стал с несколькими бойцами на квартиру к одной старушке. Она по-русски говорить совершенно не могла, не то, что беседы вести. И тоже (фамилия её, потом узнал, ‑ Корнаева) крепко так ругала фашистов, что просто трудно перевести. На осетинском языке на фашистов сыпались проклятья. В комнате было холодно, она настолько ослабела, что не могла сама печку растопить. Мы ей растопили печку, приготовили ей и себе покушать и накормили. В это время немец начал бомбить, снаряды, наверное, летели со всех сторон села. Снаряд рядом с нашим домом попал ‑ повредил сильно дом, но жертв не было. Когда я ей сказал, что я осетин-офицер, то она совсем расплакалась и говорит мне: «Гоните проклятых собак. Хочу скорее увидеть своих внуков, которые воюют на фронтах Отечественной войны». Поговорили на своём осетинском языке, что скоро с немцами покончим, что в районе Владикавказа освободили населённый пункт Гизель. Немца везде остановили и дальше он не пройдёт. Немцы несут от нас большие потери. Наши войска захватили за бой в районе Гизели очень много танков противника, много орудий, пулемётов, автомашин и на поле боя оставили тысячи фашистских трупов. Полностью выполняется приказ Сталина «Ни шагу назад». После того, как я рассказал обстановку, она так обрадовалась, что от радости то заплачет, то начинает улыбаться, мне говорит на своём языке: «Гоните их собак, чтобы они больше не увидели своих родных».

А это было в селении Чикола (бывшее Магометановское). Только что выгнали немцев, зашёл с бойцами в один дом, чтобы согреться. В доме было всего два человека, старик и старуха. Тоже проклинали немцев. Старик по-русски говорил, оказался он муллой селения Чикола. Старик начал мне говорить, что немцы из его дома только что ушли: «Их трое было. Один из них приставил мне к горлу нож и говорит, что буду резать. Скажи по-хорошему: много русских в лесах и горах? Не скажешь – зарежу. Ладно, говорю, всё расскажу. Вас, немцев, ещё не было в горах, а наши части в то время шли и шли, шли они больше месяца, везли туда очень много всяких пушек, каких-то машин, которые раньше я не видел. В общем, напугал их так, что они бросили меня и удрали». Я тогда ему говорю, что я осетин, и он совсем расчувствовался. Обрисовал ему картину, что наши дела идут в настоящее время уже хорошо, скоро немцев победим, смерть они найдут на чужой для них стороне. Хочу сказать, что даже мулла (человек религиозный!) – и то проклинал фашистов и помогал нашим войскам, как только мог. Давал фашистам ложные сведения.

Насколько я помню, 23 декабря 1942 г., ночью, меня вызвали с передовой в штаб бригады, и там начальник штаба приказал мне сдать роту, а самому с двумя-тремя бойцами идти к генералу на КП. Приказ был выполнен. От нашей передовой КП находился примерно в 5-6 км. Явились к утру. Зашёл в блиндаж, там сидел не генерал, а полковник, потом узнал фамилию полковника – Курджи. Фамилия не русская, но говорил по-русски почти без акцента. Зачитал он мне секретный приказ, где говорилось: выделить офицера дисциплинированного, трезвого, боевого, грамотного и т.д. и назначить его командиром диверсионной группы. После беседы я дал согласие. Там же утром на КП получил моряков 15 человек. Подготовлялся к разведке в Сурх-Дигора. Готовил нас сам начальник батальона разведки майор по фамилии Чёрный. Тов. Чёрный носил бороду. Он нас быстро научил, как брать языка, минировать объекты, дороги, взрывать мосты и т.д. В тот же день после беседы с тов. Чёрным сдали в штаб все свои документы. Получили НЗ на четыре дня. Ночью автомашиной нас, разведчиков, подвезли к Николаевской станице – близко к горам. Было мною приказано: не разговаривать, не курить, не стучать котелками и не кашлять. Шли один за другим примерно на расстоянии 5-6 шагов. Абсолютная тишина. Холодно кругом и снег. Когда переходили вброд приток реки Терек, немцы открыли по нам огонь, один из моряков-разведчиков был ранен. Оставили его на месте – сказал, что сам доберётся до бригады. Мы скрытно поднялись по лощинке в гору Хараги-Хох (Хараги-Хох – осетинское название этой горы, это по-осетински: хараг ‑ «осёл», а хох – «гора»). Заминировали у немца в тылу дороги, по которым часто шли машины с фашистами, боеприпасами и танки. Минировали против танков и машин. Через 10-15 мин услышали уже взрывы. Взяли в плен очень ценного немца-офицера. 28-29 декабря мы все с пленным вернулись в бригаду. Начальник разведки тов. Чёрный построил нас, поздравил с выполнением задания и особо поблагодарил за добычу «языка» ‑ фрица-офицера. Нам было приказано оставаться в Архонке для того чтобы пройти семинар по разведке и получить очередное задание.

29-30 декабря немец начал отступать. Ждали указание несколько дней от своего начальника, но указание не поступало. Подумали, что забыли про нас, так как из нашей части уже никого не было. Тогда я со своей разведкой тронулся в пешем порядке за частями наших наступающих войск. Шли через населённые пункты и города: Чикола, Нальчик и Пятигорск. По пути следования в освобождённом от гитлеровцев г. Нальчике нашёл семью майора Мугуева Г.П., которую я вывозил при отступлении из Пятигорска и которую пристроил в г. Нальчике у знакомых осетинов. Все были живы. В Пятигорске зашли в комендатуру, запросили дислокацию нашей бригады – нам ответил комендант города майор Жук, что 62-я отдельная морская стрелковая бригада у него не отмечалась. Мне майор Жук предложил, а по сути, приказал, работать всем составом нашей разведки в комендатуре. Объяснил, что имеет такое указание свыше, чтобы организовать из отставших частей или отдельных групп роту при комендатуре. Так, 14 января 1943 г. стал я помощником коменданта г. Пятигорска. Вообще пришёл точно туда, откуда отступал, будучи командиром эскадрона кавалерийской школы.

В эти дни на краю города в противотанковых рвах была обнаружена масса расстрелянных немцами жителей города Пятигорска: стариков, старух, детей. Мне говорили, что на тот момент нашли убитых около 3-х тысяч душ. В то время хоронили тех, которых родные или близкие находили. Вначале гробы были расставлены рядом друг с другом вдоль по ул. Советской недалеко от Цветника (парк «Цветник» ‑ от ред.). Толпа народа не переставала проходить мимо гробов: плакали, прощались. В этот же день, насколько я помню, 14 января 1943 г. наша комендатура организовала похороны расстрелянных немцами во время оккупации. Хоронили на углу Лермонтовского спуска и ул. Анджиевского (в 1994 году переименована в ул. Соборную – от ред.). Была вырыта общая могила. Перед тем, как опустить в могилу гробы, был траурный митинг. На митинге, помню, выступал какой-то профессор (в толпе говорили, что выступает профессор), который говорил старческим голосом, что «прошла чёрная чума». Выступала пионерка, которая плакала и говорила, что всю семью немцы расстреляли ‑ всех её родных: сестёр, братьев, отца и мать немец уничтожил – осталась я одна, почему-то случайно осталась жива. После этой девушки ещё многие выступали. Многие жители плакали, проклинали фашистов, извергов человечества. Проходя вдоль ряда гробов, там, в гробах, я видел всё больше тела детей, стариков и старух. В могилу было опущено, примерно, 195 гробов. Когда опускали гробы в могилу, я со своей ротой давал троекратную автоматную очередь – салют по погибшим. Примерно в 1965 году я со своей семьёй отдыхал в Кисловодске. Ездили все в г. Пятигорск, показал жене и внуку где я работал в комендатуре около двух месяцев. Пошли с семьёй и с друзьями, положили цветы на общую могилу на Анджиевском спуске. Постояли около могилы. Прощались. Я тогда сфотографировал целиком могилу, и теперь её фотография у меня хранится как память.

Согласно приказу тов. Жук, все военнопленные и которые оставались, бывшие войны, на оккупированной территории в г. Пятигорске, должны были являться в комендатуру. Которые являлись, мы сортировали: кого в ревтрибунал, кого в особый отдел, военкомат и маршевые батальоны. Тогда же я задержал большого преступника, бывшего полицейского города. Предателя в тот же день сдал в особый отдел г. Пятигорска. Были в Пятигорске и такие хорошие люди, которые скрывали у себя от немцев военнопленных и тех, которые случайно оставались на оккупированной территории.

Из Пятигорска, когда ещё работал в комендатуре, я написал в ЗАКВО о случившемся со мной, меня отозвали, и после я попал вначале в запасный кавалерийский полк, а потом уже в г. Москву (Хамовники) на курсы при академии. Эти курсы я окончил за 20 дней. После курсов нас, около 40 человек, направили в 5-й кавкорпус. Участвовал в Корсунь-Шевченковской операции. Будучи командиром эскадрона в 12-й дивизии, 45-м полку, прошёл с боями до столицы Венгрии ‑ Будапешта. Был тяжело ранен три раза. Демобилизовался как инвалид Отечественной Войны. Через два года инвалидность была снята. Моя жена-зубной врач работала в госпитале. Работала до конца войны.

Я написал много лишнего, но пишу, как было. Хотел написать что-нибудь, чтобы наши внуки, правнуки не забывали…

Послесловие

Конечно, пройдут тысячелетия, но народ не забудет исключительные подвиги кавалерийских эскадронов 5-го кавкорпуса. Кавалеристы наводили на врага страх, ужас, а оттуда его растерянность и поражение. Эскадроны в атаках и рукопашных боях громили гитлеровцев.

От всей души передаю искренний привет и пожелание доброго здоровья всем моим однополчанам. Желаю от души многих лет жизни, счастья, веселья, бодрости и всяких успехов.

В 1970 г. у нас, у кавалеристов, ко дню Победы 9 мая по инициативе генерала Горшкова С.И. была встреча у конников в Доме Советской Армии в г. Ростове.

Конники возложили венки к памятнику Владимира Ильича Ленина.

Были на Театральной площади ‑ на всеобщей демонстрации. Фотографировались. Нас тогда конников: рядовых, сержантского состава и офицеров было около 300 человек. Вспомнили и спели песни казачьи, кавалеристские. Вот одна из них.

Слова                   И. Халупского, музыка М. Чудного                         

Песня о Пятом Донском Гвардейском Краснознамённом Будапештском Кавалерийском корпусе

1           Пыль клубится, кони мчатся, цокают копыта,

Генерал Горшков отважно в бой ведёт полки.

Бьёт врага кавалерийский корпус знаменитый

И не меркнет ваша слава, Дона казаки.

Припев                 Пусть в нашей песне снова проскачет

                             Корпус казачий, клинками лучась.

                             Силу казачью, удаль казачью

                              Дети и внуки славят сейчас.

2           Показали на Кавказе свой гвардейский норов,

Очищали от фашистов наш родной Ростов,

И дошли до Альп Австрийских, где водил Суворов

На врагов земли родимой русских молодцов

Припев

3           Недруг помнит беспощадность сабельных ударов,

Помнит небо Будапешта шёлк твоих знамён,

Мы Вас помним, Недорубов, помним, Чернояров,

И в бессмертие уходит каждый эскадрон.

Припев …

Как бы хотелось в следующую нашу встречу встретиться и с теми боевыми друзьями, которых фамилии, имена и отчества забыл за давностью лет. Вёл кое-какие записи во время войны, но не смог сохранить. Встретиться со старшинами 4-го эскадрона 45-го полка (от Корсунь-Шевченковской операции и до конца войны), которые меня вынесли с поля боя после ранения.

В одном из уличных боёв в Чехословакии, ориентировочно 16 декабря 1944 г. (около мельничного пруда) на меня напали фрицы, троих уложил, а четвёртый в меня выстрелил, но не попал. Я выстрелил и, видимо, легко ранил его. Хотел он уйти, добежал до уличного плетня, повернулся ко мне и опять выстрелил в меня. В это время со стороны переулка появился сержант, по национальности, кажется, калмык. Он не дал фрицу возможность ещё раз в меня выстрелить – он его наповал уложил, этим самым он спас мою жизнь.

Встретиться со своим ординарцем Василием. Он меня не оставлял одного в опасных ситуациях. А вспомнить из боевых эпизодов у нас с ним есть и много.

Последние годы переписываемся, а иногда и встречаемся со многими однополчанами, живущими в г. Ростове-на-Дону, – генерал-лейтенантом Горшковым С.И., полковниками в отставке: Калашниковым И.Я., Костенко П.А., Тамбовцевым А.А., Костиным Н.М., ст. сержантом в отставке Березиным М.М., из г. Азова – гв. майором Костиным Е.А., в г. Таганроге – гв. капитаном Недоедковым В.А., в г. Краснодаре – гв. лейтенантом Гладковым, капитаном Рыбальченко Василием, проживающим в ст. Пролетарской Ростовской области.

Как-то шёл я в глубокую осень в г. Ростове по ул. Энгельса (в настоящее время Б.Садовая – от ред.). Смотрю, впереди в нескольких шагах идёт человек, очень похож на Рыбальченко Василия. Одет был в капелюхе (шапка с ушами, ушанка, малахай – от ред.), в ватных брюках и кирзовых сапогах. Зашёл он в один магазин, я за ним следом. Вышел, зашёл в другой магазин, в «Динамо», подошёл он в отдел, где продают охотничьи ружья. Я ещё лицо его не видел, и только он продавщице говорит, громко так: «А ну пожалуйста, подайте мне вот это ружьё», как только услышал его голос, я не выдержал и крикнул ‑ Васька! Он поворачивается и тоже как крикнет во всё горло ‑ Мишка!

Вспомнили боевых друзей, из которых многих живых нет. Вспомнили все наши отдельные боевые эпизоды. Наметили почаще встречаться. Проводил в дорогу как боевого друга.

Б/командир 4-го эскадрона 45 полка,

12 дивизии 5-го кавкорпуса

гв. ст. лейтенант

             подпись

                                             (Кукиев)

16 июля 1972 г.