Дата рождения: 23 мая 1935

Место рождения: деревня Тишино Смоленской области

Была угнана с родителями в 1941 в Германию. Предлагаю Вашему вниманию воспоминания старшей сестры Марии Бодрянцевой. Берлинское детство Маши Бодрянцевой Когда началась война, ей было восемь. И пока наши солдаты воевали с фашистами, она три года просила милостыню на улицах Берлина- Вот поставь меня сейчас там с закрытыми глазами, и я все вспомню, все найду. Прямо – наш лагерь, слева текстильная фабрика, а справа тюрьма. А за трубопроводом сады с яблоками. Все мое детство – там. После войны детства у нас уже не было…Урожай – зарыть!22 июня 1941 года запомнилось Маше ночной бомбежкой: все выбежали на улицу, паника, крики. Бомбить Смоленск, под которым жила Манина семья, немцы начали, не дождавшись и четырех утра. Когда рассвело, из радиорупоров, что висели на столбах, объявили уже официально: началась война. Бодрянцевы жили тогда на узловой станции Орлово – Сортировочная, дом стоял у самых железнодорожных путей. Отец, побоявшись, что при первой же бомбежке дороги дом разнесет в щепки, собрал семью и перевез поближе к Смоленску, на станцию Колодня. Свободных домов там было предостаточно: народ уже начал эвакуироваться. Потом пришли немцы. На следующий год, как только сняли урожай, пошли разговоры: погонят их всех скоро на Запад, по концлагерям. Помнится, как зарывали в землю все добро, что нельзя будет забрать с собой. И урожай: чтобы фрицам не достался.Ждали не зря. В один день немцы согнали всех к путям, распихали по вагонам и повезли. В неизвестность. Оказалось – под Берлин. По дороге Бодрянцевы потеряли 11-летнего Ванечку: выскочил из вагона на остановке, а заскочить не успел. Остались при родителях четверо: Соня, Миша, Маша и Зина. Старший Василий перед войной вот-вот должен был вернуться из армии: не успел… После войны Ваню найдут – он прибьется к своим, станет сыном полка. А вместо Василия придет похоронка: он погибнет при обороне Москвы. Не концлагерь! Лагерь их оказался не концентрационный. Для работы, стало быть, привезли, на текстильную фабрику. Помыли в специальных боксах и рассортировали: кто годен шить немецкую форму, а кто нет. Папа, Соня и Миша оказались годны: им за работу полагался паек. Как сейчас помнится: три картошки и похлебка из брюквы. Маму, Маню и Зину отбраковали, что означало голодную смерть. Или попрошайничество. Но для этого нужно было в город добираться, в Берлин. А выходить из лагеря отбракованным не позволялось, охранники на выходе могли и застрелить. И плетками били: такие плетки, как для лошадей, только на конце нагайка железная. Поэтому мама ходила с ними в город нечасто: а им, малышне, без труда удавалось проскальзывать в общей толпе идущих на фабрику. Гоняли их по городу только тетки-эсесовки. Дяденьки-полицейские не трогали, а эти вот, в юбках… Главное, что запомнилось в Берлине, – чистота, умытость прямо какая-то. Среди войны-то! Вспоминая, Мария Владимировна качает головой: – Какой у них был порядок во всем… У нас такого, видно, еще долго не будет.Зашли как-то с Зиной в мясной магазин, не вытерпели. – А там все аккуратненько разложено, мясо всякое и колбаса – пахучая, сил нет! Слюни текут по подбородку. Продавцы мужчины: смотрят на нас, мы на них. И вдруг они быстро берут что-то, режут и – нам в пакете. А потом еще достают откуда-то кучу хлебных карточек и тоже нам в руки. Мы чуть ли не с визгом бежим на улицу, к маме… В хлебном магазине с этой их кучей карточек все смотрели на них большими глазами. Потом продавщица оторвала несколько и набрала белых булок. А они-то, деревенские, кроме ржаного хлеба, ничего другого не видели! А на выпрошенную на улицах мелочь они даже в кино как-то сходили. – Вот, – вспоминает Мария Владимировна, – фильм мне нравился «Пат и Паташенок». Я удивляюсь: да он же на немецком!.. – Э, милая моя, да ты знаешь, как мы тогда шпрехали! И мороженое ели, и в зоопарк умудрились сходить. А на Александр-плац, рядом с Рейхстагом, Машу сфотографировали: единственное фото, которое сохранилось с тех времен. В чем для них, детей, выражалась война? Бомбежки (страшно!) и вечная нехватка еды. Игрушки для них мама из подручного тряпья сооружала. И одежда была: немки дарили что-нибудь из вещей. Приводили иногда домой, кормили. Но неужели, поражаюсь я, эти люди не боялись помогать детям своих врагов?! Мария Владимировна пожимает плечами: видимо, нет… Но в 43 – 44-м годах взрослые уже стали их предостерегать, чтобы в дома, если зовут, не заходили: мол, говорят, что немцы у детей выкачивают кровь для своих раненых. Госпиталь Они тогда в прятки играли, а тот злополучный столб был у них «стукалкой». И вот Маня летела к нему, чтоб стукнуть. И зацепилась за что-то ногой, и обкрутилась ею вокруг столба, и в обморок – бах! Очнулась только в госпитале. Следующие полгода провела в гипсе: одна нога по пояс, другая по колено. Немецкие врачи не отдали ее в лагерный лазарет, пожалели: там бы она не выжила. Ну кто б с ней там так возился? А в госпитале немецкие медсестры учили ее ходить. Хотя видели ведь, что русская, не своя. Мария Владимировна рассказывает, какая была у этих медсестер форма: на лбу повязки с красным крестом и передники, у которых верхняя часть тоже крест-накрест…Когда весной 1945 года советские войска стали сильно бомбить Берлин, госпиталь переехал под землю. Кровати уже стояли друг к дружке впритык – раненых стало куда больше. Победа Частые бомбежки разрушили и текстильную фабрику. Маню уже тогда освободили от гипса, она вернулась к своим. – Мы, как и все, бегали на фабрику: хотелось взять что-нибудь себе. Но, кроме одной рубашки, нам ничего не досталось. В одну из бомбежек в убежище, где пряталась в основном молодежь, попала древняя, непонятно как выжившая в этом аду старушка. И на обед вместо привычной пустой похлебки принесли вдруг рис и котлеты. Все смотрели на эту роскошь недоверчиво: не отравить ли их решили немцы? Стали спорить. И тут бабушка сказала: «Давайте я попробую (старая, что мне терять?) и если через полчаса не умру, и вы поедите». Так и сделали. И, к удивлению всех, еда оказалась неотравленной! А победа запомнилась вот чем: наши мальчики в шинелях, и они, дети, на них вешались от радости. А тем было некогда, они шли дальше, дальше. А уже после мальчиков шли обозники, интендантская служба: насиловали всех подряд женщин, и русских, и немок, вырывали у немцев золотые коронки, прямо у живых! Ужас, ужас…Отец нашел где-то двух крепких лошадей, посадил семью на телегу – и поехали домой, в Россию. Через Кенигсберг, где была фильтрация и где им по-человечески подсказали не спешить возвращаться: ничего хорошего бывших пленных там не ждет. Но куда там, они же рвались на Родину!.. Смысл предупреждений они поняли, только когда приехали к родственникам в деревню Тишино: там без особых объяснений им указали на дверь. И тогда в семье Бодрянцевых решили: о том, что они были в немецком лагере, отныне ни слова. Осели в незнакомом селе Липово.