Дата рождения: 10 февраля 1918

Место рождения: село Удыча Сретенского района

Дата смерти: февраля 1993

Место смерти: г. Сретенск Читинской области

В 1991 г. в январе вышла статья в газете  «Советское Забайкалье» № 2 про моего деда Федора Кирилловича, корреспондент Куликов Игорь взял у него интервью о его жизни. Статья называлась «Мне в жизни часто везло…». Это статья стала для нашей семьи очень важным событием, так как это реальная жизнь деда и история нашей семьи. В этой статье дед рассказывает обо всём и так как лучше ветерана никто не знает его воспоминаний, поэтому статью приведу полностью без моих комментариев и изменений. Статья «Мне в жизни часто везло» (сканированная статья в приложениях): Так бывает: часто встречаешь на улице человека, здороваешься, а знаешь о нем всего-то, как звать да где живет. И ничем он не выделяется особенным – самый обыкновенный сосед. А представится случай поближе узнать человека – такие подробности откроются, что долго будешь находиться под впечатлением личности своего теперь уже хорошо знакомого соседа. ….Тихо горят в печке сухие поленья. Негромко звучит голос моего собеседника. Спешить некуда. Сегодня у него вечер воспоминаний. Началось очень просто. Он встретил меня на улице.-Говорят, ты об Удыче материал собираешь? Так я родом оттуда, считай до самого конца там жил. Интересуешься – приходи вечером расскажу. И вот я сижу в его маленькой уютной избе, слушаю и стараюсь не упустить ни одной детали рассказа о жизни. Федор Кириллович Гордеев, так зовут моего собеседника, неторопливо закуривает и начинает: - скоро в тайгу ехать, жить придется, а махорки вот немного набрал. Эх, жизнь…Вот не думал, что без курева в лесу придется сидеть. Ну, да ладно, время есть еще.  А сейчас, коли пришел послушать, расскажу тебе про Удычу, что знаю. Тебя интересует те, что в тридцатом с оружием выступили? Помню их. Мне-то в том году всего двенадцать лет было, а те мужики взрослые, почти все в гражданскую партизанили у красных. Ты в Удыче-то когда бывал? В пятьдесят третьем? О, это уж закат начался. Вскорости артель закрыли, и люди оттуда подались. А деревня была хороша. Место красивое, народу много там жило. Охотились, рыбачили, в артели работали: известь жгли, деготь гнали, уголь древесный получали, бочки делали,  телеги, ещё там что по мелочам. Часто вспоминаю родину свою. Даже снится иногда.  А так жалко бывает, что её закрыли, слов нет, хоть плач. С тех пор вот с тридцатого года, продолжил рассказчик, на Удыче клеймо висело: «Бандитская деревня». Пошто те мужики выступили, кто их знает. Сами привыкли жить своим трудом, вот и не захотели  в коммуну идти. А на них давить стали, что толку давить – они партизанили, охотники все, никакого зверя в тайге не боялись, а тут их стращать начали. Ну и подвернулся им Титоха этот, Деревцов, одноглазый. Он сперва говорили, тоже в партизанах ходил, а потом переметнулся. После гражданской долго по тайге шлялся ещё. Когда один, когда ещё несколько человек было. Зайдут в деревню припугнут кого, продукты заберут и опять в тайгу. Про Титоху рассказывали, что стрелок отменный был: на звук стрелял в темноте без промаха, даром что глаза одного нет. И злой был. Думаю он и сговорил мужиков с ним идти. Ну, пошли, а что они могли? Их скоро привезли всех до одного в Удычу. Титоху говорят убили, это потом уже, а наших-то мужиков тогда никого не тронули.. Все дома жили , работали до самого лета тридцать седьмого. Вот тогда их всех и собрали. Прямо с работы забирали. Погрузили и увезли. Только двое  вернулись, уже после войны. Им в Удычу не разрешали показываться, а они тайком всё же были. Семьи позабирали и уехали сразу же. Один Гордеев Николай, в Черемухово уехал, да недолго там пожил. Жена его и дочь сейчас здесь живут, знаешь ты их. А второй однако, и сейчас живой Зимин Федор Иннокентьевич. Он в Красноярске должен быть. Приезжал сюда в году семидесятом. Вот так, двое вернулись. А взяли их тогда человек тридцать самых крепких и работящих мужиков. Даже попали те, кому в тридцатом, как мне лет было. Почему меня тогда не арестовали – не знаю. Повезло. Я ростом невелик, может, поэтому и не заметили. Мне вообще везло, но об этом после. Зимин Михаил Григорьевич, Гордеев Никифор Константинович, Зимин Лагей Кириллович, братья Зимины – Хирсан и Сергей Михайловичи. Хирсан у нас председателем промколхоза был. Сейчас дочь его жива, по Садовой живет. Гордеев Иннокентий Михайлович по прозвищу «Кеха-барон», Зимин Илья Васильевич, братья Зимины Иннокентий и Дмитрий Осипович. Да разве вспомнишь сейчас всех. Ты с их роднёй встреться они тебе тоже расскажут. Так и соберешь, поди всех. -За что арестовали то? -А кто их знает, нам не говорили. Ни за что. Кто за тридцатый год поплатился, а кто за то что с начальством был не в ладах. Были у нас такие, что подсказывали, кого убрать надо. Вот один был по прозвищу «Треском» - тот много наших спровадил втихаря. Ты фамилию не пиши. У него родственники живы, им-то за него сейчас позориться незачем. Наши-то удычанские знают, о ком речь. А вот ещё за что брали. Это уже после войны Засела как-то полуторка в болото. А после войны много «студебеккеров» было, поди помнишь?. Вот подъехал «студер», дернул и легко так вытащил, будто не из болота тянул. Мужики это видели, а один, Иван Николаевич Деревцов, в Чонгуле сейчас живет, громко стал восхищаться:  «Вот  это машина, мать честная! Одно слова – Америка! Не то, что наша полуторка» На следующий день арестовали его за антисоветскую агитацию. В пятьдесят шестом вышел по амнистии. Такие дела. Меня с тридцать девятого в армию забрали. Два года отслужил война началась. Недолго воевать пришлось. В сентябре увезли нас на фронт. Армия отступала, знаешь это. Дивизия наша воевала на Бородинском поле, том самом. Там меня и контузило. Очнулся пулемет найти не могу и вообще не могу понять,  где я, что я… А по полю немцы ходят, подбирают, кто живой. Ко мне подошли показали - иди в строй. Погнали в плен. Сперва были в Вязьме, в лагере. Много там наших уничтожили. Жили впроголодь. Часовые с вышки бросали брикеты горохового супа в зону, а потом наблюдали, как пленные их хватали. Соберется толпа, а он вместо брикета гранату кинет или очередь даст. Развлекались так, сволочи. Потом в Клинцы перевели, тоже в лагерь. Почти полгода в нем отбыл. Здесь наших посылали на разминирование. Построят шеренгой, а сами с автоматами, и вперед, по минам. Мне повезло: ни разу в эту команду не попал. А потом попал в Германию. В Дортмунде на шахте работал. Шталаг наш лагерь звался. Мы там вдвоем держались с Клятченко Николаем из Новосибирской области, с Убинского района. В день на человека давали буханку хлеба, 30 граммов маргарина, 10 граммов  сахара. Носили немецкое военное обмундирование, перекрашенное только. На спине, на коленях, на пилотке буквы СУ по их-нему написаны. Все были разбиты на четверки. За побег одного из этой же четверки одного расстреливали. Работали вместе с вольными немцами. Те к нам хорошо относились, даже подкармливали потихоньку. Наш участок шахты  закрылся. Стали  пленных по разным местам отправлять, а нам троим опять повезло: попали на мельницу, где уголь в пыль размалывают. Паковали там мешки с угольной пылью. Рядом поля были брюква росла. Сбегаем потихоньку, надергаем, после едим. Вместе с немцами рабочими это проделывали. С мельницы уже попали на железнодорожную ветку, грузить мешки. Это уже май сорок пятого, американцы нас бомбили. Конвоиры сидят у костра  греются. Попросишься пускают. Меня стали узнавать после того, как я им объяснил, кто я такой. Один спрашивает «Монгол»?  А я ему: «Ни монгол, ни русский, а так по середке». Хохотали долго, а потом узнавать стали. Курево, хлеб давали. Два выходных в месяц у меня было. Жили в лагере. Здесь тоже начальник караула развлекался тем, что куски хлеба через проволоку нам бросал и смотрел, как заключенные дерутся. Но не стрелял, улыбался.           Освободили нас американцы, после нашим передали.  Месяц проверяли в особом отделе. А после оставили служить в Германии ещё на год. Только в мае сорок шестого демобилизовался. Вернулся в свою Удычу. Два года отработал – вызвали к следователю. Долго спрашивал обо всём. Карточку заполнил и отпустил. Уже забывать стал про этот вызов десять лет прошло – вызвали в военкомат. Вручили медаль «За боевые заслуги». Видишь опять повезло – в наш лагерь после плена не попал,  как многие.А ещё, это когда на железной дороге работал, крупно повезло. Американский самолет бомбу на станцию кинул Кто куда прятался побежал, а я под вагон залез – куда ещё спрячешься? Так соседний вагон в щепки разнесло, а мой целехонек, и я тоже. А после войны, часто оскорбляли меня пленом этим. Будто я сам по своей воле в плен попал. Обидно было до слёз. И предателем обзывали и всяко. Сейчас то, не так, не корят. А всё равно военкомат забыл про нас вроде. Даже на день победы, который год не поздравляют. Десять лет после войны в артели «Лесной химик» отработал, а никаких документов не осталось, в трудовой стаж не зачли.  Говорят списков нет. Не хотят искать наверно. За десять лет хоть какой-нибудь список остался? В пятидесятых годах артель  ликвидировали. Сказали, что нерентабельная. В это время как раз укрупнением колхозов все заболели, вот и решили извести некоторые деревни. Удычу в том числе. Мы и тут долго не поддавались. Артель закрыли – мы кустарным промыслом занялись, охотились. Тогда магазин ликвидировали. Тяжело, но терпимо ещё: неподалеку изыскательская партия была, к ним автолавка приезжала. Ну, и нам перепадало от неё. А то собирали одного двух в Сретенск на подводе. Съездить и всё, что надо привезет. Последний удар мы все же не выдержали. Это когда школу закрыли. Вот тогда – то потянулись удычане в город. Всё могли снести, а то что дети без школы расти будут- этого не могли. Быстро разъехались кто куда.  Большинство в Сретенске осело. Часто вспоминаем нашу деревню. Сейчас были бы помоложе, поехали бы опять туда. Но старики уже не работники. Показать можем, а самим работать, сил нет. А молодежь не поедет на такой труд – все заново начинать. Может, когда-нибудь попозже осмелятся. Там большое производство можно открыть, были бы силы да желание. Известняк добывать, известь жечь, сот выращивать – да многое одним словом. И снова заживет деревня. Верю в это. И сейчас туда же собираюсь. У меня промысел там. Схожу, поживу до Нового года, поохочусь, как дальше – видно будет. …Прощаемся. Лицо Федора Кирилловича чуть тронула улыбка. Так улыбается добрый, хороший человек, который несмотря ни на что, считает что ему в жизни часто везло. [1] Газета «Советское Забайкалье»  № 2 от  04.01.1991 г. стр. 2-3