Из воспоминаний Утхунова Василия Дамбиновича: Родился я и проживал до Великой Отечественной войны в Ростовской области, Заветнинском районе, станице Граббевской. 17 октября 1941 г. был мобилизован и направлен в Свердловскую область. Там, в Сухоложском районе, формировалась 167-я стрелковая дивизия. В этой дивизии при штабе была отдельная 200-я моторазведывательная рота, куда я был зачислен шофером. 19-20 мая 1942 г. нас перевели в 38-ю армию 2-го Украинского фронта, командующим которого был маршал Конев. 3 февраля 1943 г. был ранен, лечился в госпитале Липецка. Из госпиталя меня направили в гвардейский отдельный минометный полк, стоявший недалеко от Кишинева, в 20-30 километрах. В этой части я прослужил до августа 1944 г. А в августе меня отозвали как калмыка и направили в 210-й отдельный формировочный пункт, который находился под Кишиневом. Там я пробыл месяца два и встретил знакомого, Василия Ивановича Мишеева. На формировочный пункт привозили сотни людей, переодевали их в военную форму, оформляли документы и направляли на фронт. Мы с Мишеевым по своей инициативе помогали начальству. В это время наши войска освобождали Украину, Молдавию. Нам надоело здесь сидеть, и мы сказали об этом начальнику штаба, попросив направить в те части, в которых служили. Он нам в ответ: «А что вам так на фронт хочется? Здесь в Вас никто не стреляет. Почему вам не быть здесь?». Но все-таки он дал нам конверт, опечатанный сургучем, выписал литер – документ, дающий право проезда в любом поезде. Нам было приказано ехать через Москву до станции Кунгур, где, якобы, формировалась калмыцкая часть. В Москве нас остановил военный патруль: «Куда едете?». Мы все рассказали. А нам в ответ: «Уезжайте, в Москве без Вас хватает, не ходите здесь». Но нам было интересно Москву посмотреть, к тому же у нас был продуктовый документ – аттестат. В магазине по аттестату выдали нам сухой паек: хлеб, сахар, соль и др. продукты, а также предметы первой необходимости. Приехав в Кунгур, увидели много калмыков: человек 80. Все стало ясно. Около месяца находились в Белой церкви. Было много инвалидов: кто безрук, кто без ног, кто ранен в голову. Здесь провели перекомиссовку. Инвалидов отправили в Новосибирск, молодых и здоровых ребят на станцию Половинка Пермской области, в Широклаг. Я был молод, не понимал значения слова комендатура, не понимал, о чем шла речь. А когда приехал, увидел настоящую «каталажку». Широклаг – большая территория, простиравшаяся на север до самогоЛедовитого океана. Все было окружено проволокой, а по ней ток пропущен.Населенных пунктов вокруг не было. На территории Широклага размещались лагеря для заключенных. Возле нас было три или четыре лагеря для мужчин и один – для женщин. Лагеря для заключенных были отделены от наших бараков проволокой, четырьмя вышками, на которых дежурили охранники с пулеметами. А наш лагерь не был огражден, конвоя у нас не было. Немцы Поволжья тоже жили там. Их бараки располагались по соседству с нашими. Нас предупредили, что убегать нельзя. За побег давали 7-8 лет заключения. Да там и бежать было некуда. Если кто и убегал, то, побродив по тайге, возвращался и продолжал в лагере жить и работать. Утром, когда выходили на работу, открывали ворота и у каждого выходящего спрашивали из какой бригады. Отсчитывали по 25 человек и говорили: «Идите, работайте». Наряду с заключенными были в лагере и вольнонаемные. Разница между ними заключалась только в том, что они знали свой срок пребывания в Широклаге, а мы – нет. В бараках стояли двухэтажные нары. Из постели были матрацы, наполненные стружками. Хлеба давали по 700 гр. в день, эту норму делили на три части: на завтрак, обед и ужин. Орудиями труда были лом, лопата, кирка, кайло. Кайло – это железное изделие, с одной стороны – как лом, с другой – лопата. Работали на территории у горной реки Косьва. Наша задача заключалась в том, чтобы изменить русло реки, а для этого надо было очищать реку до самого дна, потом заливать фундамент и бетонировать. Женщины в лагере лили дробь. Там была газогенераторная машина, даже был трактор. Через месяц после приезда сюда, в один из выходных дней – воскресенье, Мишеев мне сказал, что пойдет махорки купит. Ушел и больше не вернулся. В то время я уже работал шофером. В километрах 14-ти от Широклага находилась перевалочная база. Туда прибывали поезда с грузами. Я возил на склад Широклага мерзлый картофель, капусту, рыбу и другие продукты. В то время найти 10-15 картофелин было счастьем. Однажды четверых шоферов, в том числе меня, направили на перевалочную базу и сказали: «Вагон груза пришел. Будете перевозить». На базе в тот день были два немца и человек 12 калмыков, работавших на железнодорожных путях. Среди этих ребят были знакомые и незнакомые мне. Голодное время было тогда. В вагоне я заметил большой картонный ящик, а в нем – 12 банок свиной тушенки. Это были английские консервы. Я взял ящик с тушенкой и один солдатский вещмешок с махоркой и спрятал их в складе с углем. Потом приехал к ребятам, чистившим дорогу, каждому дал по банке и сказал: «Съешьте здесь эту тушенку, только в казарму не носите. Если сразу не съедите, то оставьте здесь, в снегу». Дело это было, конечно, рискованное. Я знал, что тушенку будут искать. И действительно, через 2-3 дня пришли три человека: двое из НКВД с овчаркой и наш начальник перевалочной базы. Они зашли в барак и сразу ко мне, т.к. знали, кто продукты возил. Подошли ко мне, и спросили:«Можно вас обыскать?». Они все осмотрели, ничего не нашли и вышли. Я решил выйти и посмотреть, куда они ушли. Но они вернулись и стали всех обыскивать. Один из ребят принес банку в кармане шинели. Вот он и поймался. Посадили его в машину и повезли в створ, в штаб. Через день приехал следователь Иванин. Я ему все как было рассказал. Он у меня спросил:«А те, кому вы отдали эти продукты, не спрашивали, где взяли?». Я ответил: «Кто будет спрашивать, они были рады и хотели поскорее их съесть». Составили протокол, я расписался. Там же находился центральный изолятор, меня, посадили в его одиночную камеру. В камере было тепло, поэтому я два или три дня проспал. Судил меня Молотовский областной суд. Судья-женщина на суде попросила рассказать все, как было. Я сказал, что продукты не крал и никому не сказал, где их взял. В соответствии с Указом от 7-8 августа 1932 г. мне присудили заключение сроком на 10 лет. Судьи тогда связывали всю жизнь с военным временем. Получается, что в то тяжелое время я своими действиями помогал Гитлеру. Так судья мне и сказала: «Государство за эти консервные банки платило золотом, а вы что делаете? Государственное трогать нельзя». А то, что ты голодный был, это никого не интересовало. Так я попал в лагерь для заключенных, который размещался там же, на лесоповале. В лагере было еще хуже. Работали на лесоповале звеньями по три человека. У одного была пила, у всех - топоры. Втроем мы должны были свалить восемь кубометров круглого леса. Если норму выполнял, было что поесть. Там так говорили: «закон – тайга, прокурор – медведь, кубометр– план, черпак – норма». План выполнишь – черпак еды получишь, не выполнишь – не получишь. За активную работу давали горячий завтрак – ГЗ, это 300 грамм перловой или овсяной каши. Если человек выполнял норму на 120-130 %, тогда полу-чал УДП – усиленный дополнительный паек. Заключенные были разных национальностей. Многих осудили по 58-йстатье, в которой было два пункта: пункт «А» – измена Родине гражданским лицом, пункт «Б» – измена Родине военнослужащим. Но срок заключения одинаковый для всех – 10 лет. Интересно то, что все зэки, независимо от специальности, хорошо знали законы, даже лучше некоторых юристов. Примерно через месяц после суда ко мне зашел не молодой человек, юрист по профессии. Он спросил, по какой статье я сижу, как меня судили. Внимательно выслушав, сказал, что мне неправильно присудили статью, и попросил найти два листа бумаги. От моего имени юрист написал М.И. Калинину письмо с просьбой о помиловании. Он написал о том, в каких войсках я служил, когда демобилизовался, национальность, по какой статье судим, в каком лагере находился. В лагере на многих должностях работали заключенные: в бухгалтерии, заместителями начальников, на почте и на других должностях. Был в лагеретакой отдел, который принимал письма. Я сдал свое письмо на имя Калинина и расписался в журнале. Месяца через три меня вызвали к начальнику лагеря и сообщили, что на мое письмо о помиловании пришел ответ. В ответе было написано, что статья 58-я согласно Указу Президиума Верховного Совета от 7-8 августа 1932 г. применена в данном случае неправильно. Меня должны были судить по 162-й статье, пункту «Д», по которой срок заключения должен быть до 5-ти лет. Я же не специально шел воровать, а мне попались на глаза эти продукты, тем более я там работал. В судебной практике это называется доступная кража. А статью 58-ю вообще уже нельзя было применять, поскольку война закончилась. Кроме того, после войны осужденные по статье 58-й попали под амнистию, и меня освободили. Я не торопился уезжать, т. к. не знал, где мои родные и куда мне ехать, к тому же совершенно не было денег. Поэтому я стал искать работу. У меня была специальность шофера. Курсы шоферов я закончил в 1940 г., когда отмечалось 500-летие эпоса «Джангар». В армии научился работать с полевым телефоном. Как раз в это время из Широклага в Саратов направлялся поезд с заключенными. Меня вызвали к начальству и спросили, разбираюсь ли я в телефонизации. Надо, было всегда говорить – знаю, разбираюсь, иначе не устроишься на работу. Меня приняли в группу по телефонизации вагонов, в которую вошли еще русский мужчина по фамилии Ржевский и немец-механик по имени Федя. Нам отдали один вагон, в который мы загрузили все необходимое для телефонизации и сами там находились. Федя поставил 32-номерной аккумулятор и телефонизировал вагоны. Так я приехал в Саратов. Там был лагерь для немецких военнопленных. Мне как шоферу дали машину ЗИС-5, на которой я возил воду для заключенных. В день я делал по два-три рейса. Прожил я в Саратове год. В 1947 г. меня вызвал начальник милиции и сказал, чтобы уезжал отсюда. Но я не знал куда ехать. В 1944 г. мои родители жили в Томске. В 1947 г. я ничего не знал о них и решил поехать в Томск. Сначала приехал в Новосибирск. На рынке я встретил девушку-калмычку и спросил, где она живет. Она ответила, что недалеко, что у нее есть отец и мать. Она продавала хлеб и на эти деньги хотела купить молоко. У меня были деньги, я сам купил молоко, и мы пошли к ее родителям. Они были уже пожилыми людьми и, оказывается, хорошо знали моих родителей. Они-то и сообщили, что мама моя умерла еще в 1944 г. Около трикотажной фабрики я встретил Даржа Бадугинова. В Новосибирске он работал на номерном заводе им. Чкалова. Бадугинов дал адрес, по которому я отыскал старшего брата. Я остался жить у брата до отъезда в Калмыкию. Там же, в Новосибирске, женился; жена моя родом из Башанты. В 1958 г. приехали в Элисту. У нас пятеро детей, четверо из них родились в Сибири. Семья интернациональная, один из моих зятьев – армянин.

Примечание: Утхунов Василий Дамбинович за участие в Великой Отечественной войне в 1985 году был награжден Орденом Отечественной войны ΙΙ степени.